Иосиф Кобзон - Как перед Богом

И тогда Гагарин вспылил: «Так в чем проблемы? Вы теперь возьмите меня и под колпак. Посадите и ходите-смотрите, как на музейный экспонат! Я что — не живой человек? И не должен жить теперь живой жизнью?»

Гуляли мы с Юрой так, что и теперь есть что вспомнить. Как только свободный вечер — он ко мне. Я тогда квартиру в коммуналке снимал.

На звонок обычно выходила моя соседка, — кочегарка Нюра, — узнать из любопытства, кто это и к кому пришел? Потом стучала ко мне и говорила: «Осип, иди! Твой космонавт опять пришел, опять мне улыбается так, что ушей не видно!»

Кстати, с Юрой мы были… страшные хоккейные болельщики!

Весной 1968 года я собирался на очередные гастроли. Дня за три до моего отъезда в гостинице «Юность» был вечер Госстроя СССР. На вечере среди приглашенных были и мы с Гагариным. Помню, стояли с Юрой в фойе концертного зала гостиницы и смотрели по телевизору хоккей. Играли ЦСКА и «Динамо». Я сам болельщик «Спартака», но поспорил тогда, что выиграет «Динамо». Хотелось мне подразнить его, страстно болевшего за армейцев.

— Ну, сейчас наклепают подков твоей «конюшне» (пренебрежительное прозвище ЦСКА на жаргоне болельщиков) подкалывал я.

— Да ладно… Сейчас накидают твоей «Динаме», сколько захотят, — защищался Гагарин.

— Если так уверен, давай спорить на ящик коньяка, что не накидают, — распалял его я.

— Да ладно… ящик. Мне жалко тебя — тебе потом за этот ящик нужно будет целый год петь. Лучше на бутылку.

Я говорю: «Ну… давай!»

Бутылку я проиграл. ЦСКА тогда победил. Говорю: «Ну, все — побежал за бутылкой». Гагарин: «Не-е-е. Мы должны распить ее вместе». Я говорю: «Мне некогда, Юра! Мне нужно улетать на концерты».

— Ну, прилетишь, разопьем…

Вот… не распили. Через несколько дней на гастролях меня догнала весть: «27 марта 1968 года в 9 часов 30 минут погиб Гагарин Юрий Алексеевич…»

Когда я был женат на Гурченко, она дружила с Бернесом. Подружился и я. Жили мы на Маяковке, а Марк Наумович с женой Лилей на Колхозной площади. Там, где магазин «Обувь». Ходили в гости: мы к ним, они к нам. Занятный был человек Бернес. Очень занятный. Не зря его называли Марк сам себе Наумович. Был он человек оригинальный, амбициозный. Однако когда компания располагала его к себе, он был удивительно обаятельный. Красивый и обаятельный. А как шутил! И еще любил нецензурную лексику, которая в его исполнении превращалась в настоящее искусство. Он делал это так вкусно, так по-одесски смачно, что язык ни у кого не поворачивался сказать: «Что это Вы все матом ругаетесь?!» Его мат звучал не оскорбительно и красиво. Эти острые словечки вылетали из него, как междометия. Казалось, что без них речь его сразу перестанет быть понятной, а уж то, что перестанет быть яркой, так это точно!

Еще он был заядлый анекдотчик. Одним словом, очень живой человек.

…Как-то в Ростове мои гастроли совпали с моим днем рождения. Выступали там в это время и другие артисты. И вот в назначенный час приходят поздравить меня Павел Лисициан, Борис Андреев и… Марк Наумович. А на груди у Бернеса огромный значок — «Ученик Кобзона»!!! Все начали хохотать и спрашивать: «Где Вы это взяли?» А он серьезно так отвечает: «Купил в соседнем универмаге». Так серьезно, что чуть не поверили. Потом уже выяснилось, откуда у него этот значок. Оказывается, он зашел в магазин, а там, как и полагается, у каждой работницы соответствующий знак: «Продавец», «Младший продавец», «Старший продавец», ну и у начинающих — «Ученик продавца». Бернес выпросил у кого-то эту табличку «Ученик», и уже сам тушью приписал после слова «Ученик… Кобзона». Не знаю, кто бы еще мог додуматься до такого подарка, а Бернес додумался, потому что он почти во всем был такой оригинальный человек. Очень приятный был человек, но… вместе с тем непредсказуемый и капризный невероятно… Все время чего-то капризничал. Особенно, когда стал себя плохо чувствовать, всех держал в напряжении. Все волновались, как он может себя повести (?), если надо было выходить не тогда, когда он хотел: никто не знал — выйдет он сейчас на сцену или чего-нибудь выкинет?!

…С ним очень дружил композитор Ян Френкель. И вот, когда подтвердилось, что у Бернеса рак, и он уже лежал в больнице, вдруг звонит Френкель: «Иосиф, приходи сегодня на „Мелодию“. Марк будет записывать новую песню. Послушаешь. Не дай Бог, это его последняя запись…»

Я пришел на «Мелодию». Приехал Марк. Естественно, весь болезненный, но держался достойно, не капризничал. Потрясающе спел он тогда своих «Журавлей»:

Спел. Потом прослушал запись со своим… таким бернесовским прищуренным взглядом и… сказал: «Ну вот. Попрощались». «Да что Вы? — попытался успокаивать я. — Вы еще столько песен споете!» «Нет уж… Петь их придется тебе…» И уехал. Это была последняя наша встреча.

Когда я начал учиться в Москве, мне, как почти каждому студенту-провинциалу, стипендии на жизнь не хватало. Поэтому приходилось подрабатывать. И вот в 58-м представился такой случай: мне и моему коллеге Виктору Кохно предложили на время гастролей певцов Белокрынкина и Удальцова подменить их выступления в цирке на Цветном бульваре. Так я впервые попал на профессиональную сцену. Теперь мы могли переодеваться и готовиться к выходу вместе с теми, кто уже завоевал право называться настоящими артистами. Это меня волновало необычайно. А после того, как увидел, что имею право работать буквально бок о бок с набиравшим популярность дуэтом клоунов «Юрий Никулин и Михаил Шуйдин», я вообще долго не мог прийти в себя от переполнявших меня чувств.

Никулин и в жизни мало отличался от образа, который выносил на манеж. Он и в жизни был каким-то наивным мудрецом. Был очень простым и добрым, смешным и неуклюжим, каким-то неповоротливым… Знаменитым на всю страну Никулин еще не был, но уже пользовался у публики успехом. Его уже узнавали на улице, а это для артиста значило, что наступает всенародное признание.

И вот как-то перед выходом на манеж он вдруг спрашивает: «Куда это ты все бегаешь после пролога и появляешься только к финалу?»

Мы сразу начали с ним на «ты», хотя я человек совсем не фамильярный, но есть люди, оказывающиеся такими родными и близкими, — как, скажем, старший брат, — что с ними просто нелепо разговаривать на «вы». Таким оказался и Никулин. И вот я говорю: «Юр! А что такое?»

— Оставайся. Поиграем в нардишки, — подмигнул и улыбнулся до ушей Никулин. Он любил эту игру и скоро заразил своей страстью меня. Страсть эта живет во мне и сейчас. Юра пригласил меня в свою артистическую, попросил жену Таню налить нам по стакану чая. И когда чай был готов, сказал: «Вот теперь можно начинать учиться играть в нарды». Он вообще любил делать дела за чаем, как другие любят за водкой.