Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

Дней десять мы прожили мирно в Берёзове. Вдруг маму вызвали и сообщили, что пришёл ответ на её весеннюю просьбу о замене места ссылки ввиду слабого её здоровья. Ответ был положительный. Новым местом ссылки назначался город Ирбит.

На этот раз маме было разрешено ехать не по этапу, а самостоятельно, и мы решили её сопровождать, чтобы помочь устроиться на новом месте.

Перед отъездом, учитывая мирную обстановку и добрые отношения, я с надеждой спросил Галю, подумала ли она о моём предложении. Галя удивилась:

— О каком предложении?

— Ну, на пароходе-то… О женитьбе!

— А я и забыла…

Ну что ты будешь делать с таким ребёнком? Я совсем приуныл и решил отложить этот разговор года на три.

Провожать маму пришла вся колония. Она уезжала с тяжёлым сердцем, опасаясь, что учёба ссыльных будет запрещена, культурная жизнь пойдёт на убыль, появятся фракционные и личные распри. В колонии было много милых людей, но она не видела никого, кому могла бы передать свои функции организатора, преподавателя, всеобщего духовника и мирового судьи.

Сразу после отплытия я встретил на пароходе своего однокурсника по Институту — Каплуна. Он неважно учился, был стилягой, то есть носил брюки дудочкой, ботинки — лодочкой и замшевые гетры. Он принадлежал к тому слою еврейской молодёжи, которая во времена нэпа в изобилии «утюжила» мостовую на Сретенке и Покровке. Каплун снимал комнату вместе с другим студентом. Того внезапно арестовали по обвинению в сионизме, но улик не нашли и от Каплуна потребовали, чтобы он дал ложные показания, подтверждающие обвинение. Каплун был абсолютно аполитичен, но внезапно заупрямился и отказался. Тогда забрали и его.

В тюрьме Каплун попал в камеру с левыми эсерами самого боевого толка. Они преподали ему свою политическую науку, распропагандировали его, как говорится, «в доску» и озлобили против советской власти. Когда через полгода он вышел в ссылку, парня нельзя было узнать: он был убеждённым левым эсером и прекрасным пропагандистом. Это был пример той многочисленной группы нейтральных и потенциально полезных людей, из которых советская власть своими бессмысленными преследованиями создала себе ярых врагов.

К удивлению, Каплун неплохо приспособился к ссылке. Он был в числе тех немногих, которые поступили грузчиками на речной транспорт. Когда я его встретил, это был другой человек: он загорел, раздался в плечах, руки были в мозолях, приглаженные раньше волосы отросли буйной гривой. Он сам говорил, что впервые почувствовал себя человеком, хотя, впрочем, не испытывал ни малейшей признательности к органам, подсобившим ему в этом деле. Наоборот, он с нетерпеньем ожидал момента, когда сможет целиком посвятить себя борьбе с ними.

Мы ехали по воде и по железной дороге с многочисленными пересадками: в Тобольске, Тюмени, Богдановиче, Егоршине и, наконец, прибыли в Ирбит. Сняли комнату опять-таки на окраине города, за речкой, служившей его границей. Домик был аккуратный, коричневый с белыми наличниками и содержался хозяевами в идеальной чистоте. Полы ежедневно мыли керосином и скребли веником. В городе был старинный гостиный двор, на котором некогда происходили знаменитые ирбитские ярмарки, к тому времени ликвидированные. Впоследствии они возобновились. Перед рядами лабазов простиралась обширная рыночная площадь, на которой лежали заросшие крапивой развалины собора и торговал сильно сократившийся базар — единственный источник снабжения населения продуктами. Всё-таки там были огурцы и капуста, молоко и сметана. По сравнению с Берёзовым Ирбит казался столицей.

Близко от нашего дома был берёзовый лес, чередующийся с полянами. Стояло красивое золотое бабье лето. Золото берёз и треск кузнечиков на лугах казались особенно привлекательными после суровой природы Берёзова. Приближался конец моего отпуска. В ответ на настойчивые просьбы мамы Галочка согласилась остаться с ней в Ирбите ещё на месяц. Они собирались часть дня проводить в лесу.

Накануне моего отъезда, это была суббота, Галя сказала:

— Я подумала, давай оформим женитьбу.

— Когда?

— Да хоть сейчас.

От неожиданности и волнения меня непременно хватил бы инфаркт, если б я только знал, что это такое. Надо думать, что я не сопротивлялся. Мы решили преподнести маме сюрприз. Она давно мечтала о том, чтобы мы поженились, и очень этого ждала.

Мы взяли паспорта и сказали, что пойдём погулять. Мама дала нам большой бидон, чтобы по дороге мы купили керосина.

На городской площади в зарослях бурьяна мы поймали ежа. Он был старый и облезлый, иглы из него повылазили. Мы решили выпустить его в лесу, завернули в Галину красную косыночку и пошли в загс. Но тут подумали, что довольно-таки странно явиться в такое учреждение — дворец бракосочетания — не только с керосиновым бидоном, но ещё и со зверем. И выпустили ежа около зеленной лавочки, уже закрытой, но с большим количеством всякой бросовой зелени за ней.

Увы, мы пришли слишком поздно. Соответствующий (по существу, совсем не соответствующий для таких дел) старичок уже собрал свои бумаги и собрался уходить. Мы его долго уговаривали, аргументируя тем, что завтра я уезжаю.

— Так зачем же вам тогда загорелось жениться? Встретитесь и поженитесь, — резонно возражал он.

Разве он понимал, как это было важно при разлуке сознавать, что мы уже муж и жена? Он долго думал и, наконец, уступил. Никаких формальностей, в том числе заблаговременных, тогда не требовалось, и свидетелей тоже. Но требовалось купить в банке марок гербовых на 50 копеек. Это было обязательно, а банк уже был закрыт. Мы были в отчаянии, казалось, судьба снова отвернулась от нас. Но старичок оказался добрым и сообразительным. Он согласился зарегистрировать нас, но не дал удостоверения о браке и сказал, что выдаст его Гале, когда в понедельник она принесёт марку.

Мы вышли счастливые и сконфуженные. Как будто совершили какую-то шалость, за которую ещё неизвестно как придётся отвечать. Несмотря на это нам было очень уж весело и захотелось немедленно отметить этот важный шаг в жизни. Поразмыслив, решили кутнуть и купили по кружочку вафельного мороженого по двадцать копеек. Неслыханное дело! Обычно, и не часто, мы позволяли себе покупать только по три, в крайнем случае, по пять копеек. Мальчик, продававший мороженое, отпуская его, нам сказал:

— Вафли не снядайте, они поганые.

Мама несказанно обрадовалась, она давно одобрила мой выбор. Она приготовила роскошный винегрет со сметаной и чай с вареньем. Вечером мы втроём отпраздновали нашу свадьбу: сидели вместе, мама в середине, рассказывала нам всякие подходящие к случаю истории. Перед сном, прощаясь, она сказала:

— Я хотела бы, чтобы я всегда была между вами.