Бьёрн Хеммер - Ибсен. Путь художника

В письме, в котором он называет Бранда воплощением лучших черт самого себя, он также говорит: «Чистейшее недоразумение, будто я изобразил в нем жизнь и судьбу Сёрена Кьеркегора (я вообще очень мало читал, а понял и того меньше). То, что Бранд — священник, в сущности, неважно; заповедь „все или ничего“ сохраняет свое значение во всех областях жизни — и в любви, и в искусстве и т. п. Бранд — я сам в лучшие минуты моей жизни, это так же верно, как и то, что я путем самоанатомирования нашел многие черты Пера Гюнта и Стенсгорда» (4: письмо Петеру Хансену). А в письме к Фредерику Хегелю он пишет, что изображение человеческой жизни, целью которой было служение идее, всегда в известном смысле будет совпадать с жизнью Кьеркегора (4: 676). Датчанин Фредерик Г. Кнудзон [33] Фредерик Г. Кнудзон (1843–1917) — литературовед и искусствовед, знаток итальянской живописи. , который пытался найти точки соприкосновения между Кьеркегором и Брандом, встречался с Ибсеном в Риме. Он утверждает, что Ибсен не имел ни малейшего представления о трудах датского философа и он сам одолжил Ибсену одну из книг Кьеркегора.

Да и в последующие годы Ибсен продолжал настаивать на том, что «Бранд» не религиозная поэма, что это — чистейший пример художественного творчества без какого бы то ни было нравственного послания, которое агитирует в пользу определенного образа жизни. В 1870 году он пишет Лауре Киллер [34] Лаура Киллер (1849–1932) — урожденная Петерсен, история ее замужества послужила основой для пьесы «Кукольный дом». , что поэма является целиком произведением чистого искусства и больше ничем иным. Имеет ли она какой-нибудь побочный — разрушительный или созидательный — эффект, его, как он пишет, нисколько не касается.

Ибсен не раз высказывался в таком духе. Лишь в одном-единственном случае он дал повод некоторым интерпретаторам толковать пьесу в религиозном ключе, что позволило им прийти к далеко идущим и крайне сомнительным выводам. Речь идет о письме 1876 года немецкому переводчику «Бранда», барону Альфреду фон Вольцогену. Это письмо было написано в определенной ситуации: Ибсен открыто стремился к тому, чтобы расширить свою известность в немецкоязычном мире. Он понимал, что барон в этом отношении мог оказаться весьма полезным — например, упрочить репутацию Ибсена в глазах благосклонного к искусству короля Оскара II [35] Король Швеции и Норвегии (1799–1859). . Ибсен просит переводчика отослать королю один экземпляр произведения и благодарит его за хвалебное предисловие, в котором фон Вольцоген также склоняется к христианско-религиозному толкованию драмы. Несмотря на это, у Ибсена имелись все основания быть довольным работой фон Вольцогена, потому его благодарность и не вызывает удивления. Но то был исключительный — и вообще неоднозначный случай. Гораздо больше примеров того, как Ибсен высказывался по поводу «Бранда» в совершенно ином ключе.

Поэму Ибсена «Бранд», бесспорно, следует считать трагедией — причем как отдельного человека, так и человечества в целом, хотя многочисленные интерпретаторы видят в ней только индивидуальную трагедию. Идея о наличии в поэме трагического элемента превалирует в названных выше статьях Фредерика Энгельстада, Вигдис Юстад и Пера Томаса Андерсена. Энгельстад рассматривает Бранда как фанатичного моралиста и опасную личность. Кстати, это мнение полностью совпадает с характеристикой Бранда, которую дает в 1927 году Сигурд Хёст [36] Сигурд Хёст (1866–1939) — норвежский литературовед, автор монографии «Генрик Ибсен и его творчество». : «узколобый фанатик, тиран и палач». По мнению Энгельстада, фанатизм Бранда обусловлен его религиозным призванием. Как он утверждает, проблема Бранда заключается в том, что он ослеплен своей верой и потому оказывается виновником многих ужасающе нелепых событий. Бранд морально несостоятелен, поскольку он не понимает, что нравственное поведение невозможно без подлинной любви к ближним. Нравственность — это не просто набор определенных правил. Недостаток у Бранда любви к ближним Энгельстад считает прямым следствием его воспитания — воспитания, лишенного человеческих чувств. Тем самым он дает образу Бранда психологическую трактовку.

Сходную гипотезу предлагает Вигдис Юстад. Она утверждает, что основной внутренний конфликт Бранда — это не конфликт между волей и любовью, а конфликт между любовью и ненавистью. Юстад подчеркивает, что речь здесь идет об «экзистенциальном отвращении к жизни, берущем свое начало в общечеловеческом страхе перед многообразием существования». Таким образом, Агнес представляется ей антиподом и противником Бранда, воплощающим в себе все, чего он так боится, а именно — реальную жизнь и безграничную любовь. Трагедия Бранда, по утверждению Юстад, заключается в непонимании всего этого — только ближе к концу он начинает осознавать, в чем была его основная ошибка. И тогда он меняется — он уже не тот всеразрушающий, холодный и закрытый человек, каким был прежде. Юстад, похоже, считает, что Бранд приносит себя в жертву, пытаясь посредством добровольно выбранной смерти примирить два противоборствующих аспекта существования — любовь и ненависть.

Здесь в ее трактовке этой модели конфликта мы находим некоторую неясность. Должна ли ненависть, выражающая собой страх, изоляцию и эгоцентризм, объединяться с любовью для образования свободной человеческой личности? Судя по всему, таково мнение Юстад. Но в этом ли состоит главный парадокс того внутреннего конфликта, который переживает Бранд? И правда ли, что позиция Бранда по отношению к окружающему миру, в сущности, безумна и трагична, как утверждает Пер Томас Андерсен, и верно ли, что Бранд не способен признать многогранную и сложную природу жизни? Человек, который с каким-то наслаждением терзает окружающих, даже не испытывая страданий и тоски по ушедшим близким ему людям? Такого ли Бранда нарисовал Ибсен в своем произведении?

Эти вопросы, без сомнения, являются риторическими. А теперь, пожалуй, пришло время взять текст и прочитать Ибсена глазами самого Ибсена. Ведь это-то возможно! Может быть, тогда мы обретем какую-то ясность в вопросе, был ли Бранд действительно бесчувственным фанатиком, которым двигала ненависть, и была ли эта ненависть вызвана страхом перед жизнью и презрением к людям. Или же им двигало что-то совершенно иное.

Если судить с общепринятой точки зрения и рассматривать Бранда как реального человека, то он, конечно же, представляется весьма жесткой и холодной личностью. Но его бескомпромиссность имеет реальное обоснование. Бранд должен оставаться непреклонным, ибо его мысли относительно того, чем является человек и чем он должен быть, бесконечно возвышены. Он стремится поддержать величие человека в свете вечных библейских истин и правды дня нынешнего, когда каждую секунду рождается новый представитель человечества. При этом Бранд опирается и на собственный опыт, который подсказывает ему, что обыденность делает с человеком и как человек меняется на жизненном пути. Поэтому Бранд не может пойти на компромиссы и позволить себе быть снисходительным. Ибо он верит в любовь. Более того — он любит человека, который способен вновь обрести потерянное благородство. И с этим человеком Бранд вынужден обходиться жестоко.