Михаил Ильяшук - Сталинским курсом

Тысячи же и тысячи клубов, расположенных в глухих уголках, к каким относится поселок Предивная, при мелких предприятиях и заводах, получали ничтожные фонды на культурно-просветительную работу. И кружки художественной самодеятельности там влачили совершенно жалкое существование. Малочисленность коллективов рабочих и служащих также усложняла работу.

Я начинал все больше помышлять о том, чтобы бросить работу в Предивной и заняться чем-либо другим. Досадно, обидно было впустую затрачивать столько усилий, труда и здоровья и уподобляться мифическому Сизифу. Однако Аделаида Алексеевна цепко за меня держалась, отлично понимая, что уйди я с поста руководителя художественной самодеятельности, последняя окончательно развалится. Несмотря на то, что Лютикова часто конфликтовала со мной, отпускать меня она не хотела, когда я заявлял ей о своем уходе. А уйти по собственному желанию в те крепостнические сталинские времена было не так-то просто. Мне ничего не оставалось, как перейти на инвалидность, чтобы потом подыскать себе другую работу.

Главный врач предивнинской поликлиники, куда я обратился для освидетельствования своего здоровья, нашла у меня целый комплекс сердечных заболеваний, дающих мне право на пенсию по инвалидности (для получения пенсии по старости мне не хватало полутора лет).

— По состоянию здоровья больше работать не могу, — сказал я. — Прошу вас направить меня на комиссию для установления категории моей инвалидности.

— А какая у вас работа?

Я рассказал.

— Так это не такая уж тяжелая для вас работа, она не требует большого физического напряжения, — пришла к заключению представительница гуманной профессии. — Вы еще можете поработать.

— Вы так думаете? А знаете ли вы, что работа в искусстве требует большой отдачи нервов. Сколько волнений приходится испытывать от возможных неудач! И вы полагаете, что для хронически больного сердечника такая обстановка не опасна? А если случится инфаркт миокарда? Вы этого не допускаете?

— Конечно, быть уверенной, что инфаркт не произойдет, я не могу. Но я должна еще поговорить с завклубом Аделаидой Алексеевной, как она посмотрит на ваш уход, — отстаивала свою линию главврач.

— При чем тут Аделаида Алексеевна? Что она понимает в медицине? За вами и за врачебной комиссией решающее слово, а не за Лютиковой, — еле сдерживая себя от гнева, возражаю ей.

— Вы не волнуйтесь, приходите завтра, и мы что-нибудь придумаем.

Я ушел раздраженный, уже не веря, что мне удастся чего-либо добиться. Дело в том, что главврач была в приятельских отношениях с завклубом, и о моих намерениях перейти на инвалидность сразу стало известно Лютиковой. На следующий день в поликлинике я встретил Аделаиду Алексеевну, которая при мне вышла из кабинета главврача. По ее глазам я сразу догадался, что разговор шел обо мне. Как и следовало ожидать, в инвалидности мне было отказано.

На следующее утро, страшно раздосадованный, в мрачном настроении, пришел я на работу. Ничего не хотелось делать. Горькие мысли не покидали меня. Я мучительно искал выхода. Зашла Лютикова. Она торжествовала и не могла скрыть своего злорадства по поводу постигшей меня неудачи.

— Ну что, не выгорело? Хотели от нас уйти? Нет, вы еще у нас поработаете. Никуда вы не уйдете. Приступайте к своим обязанностям. Где я найду еще такого исполнительного руководителя художественной самодеятельности?

— Да, вы правы, — отвечаю, — трудно найти такого вьючного осла, как я, который бы тащил на себе непосильный груз за жалкую охапку соломы. Вы пользуетесь моим безвыходным положением и эксплуатируете меня самым бессовестным образом, — бросил я ей в лицо, решив выложить все начистоту, что у меня накипело. — Я не ссыльный и приехал сюда добровольно вслед за женой, чтобы разделить с ней ее участь, но издеваться над собой не позволю и снова заявляю, что больше работать под вашим руководством не желаю. Я не крепостной, а вольный гражданин, если мне не дали инвалидности не без вашего влияния, то все равно вы не имеете права насильно удерживать меня против моей воли, — закончил я в сильном гневе.

— Успокойтесь, Михаил Игнатьевич, — уже испугавшись, заговорила Лютикова, — давайте поговорим спокойно. Может быть, что-нибудь придумаем, чтобы облегчить вашу работу. Конечно, я часто ругала вас за редкие постановки концертов, за слабые поступления сборов в кассу. Но войдите в мое положение, с меня тоже спрашивают. Не подумайте, что я низко вас расцениваю как работника, наоборот, вижу, как вы работаете, не покладая рук, и для меня ваш уход был бы большой потерей. Скажите, что вам нужно, чтобы облегчить ваш труд, — уже иным тоном заговорила Лютикова.

— Я повторю то, о чем не раз говорил вам. Прежде всего я хочу, чтобы вы лично принимали участие в привлечении новых членов в кружки художественной самодеятельности. Я не могу одновременно заниматься поиском свежих сил и талантов, и обучать, и готовить их к концертным выступлениям. Затем нужно поднять дисциплину среди тех членов самодеятельности, кто халатно относится к добровольно взятым обязанностям, пропускает занятия, срывает репетиции. Вот эту большую воспитательную работу вы как завклубом с помощью партийной и профсоюзной организации должны возглавить, а мне предоставить возможность делать то, ради чего я поступил к вам, а именно — готовить концерты. И еще. Прошу вас, снимите с меня руководство хором. У меня и без хора хлопот хватает, а хор — это настолько большое и серьезное дело, что требует специального руководителя. Вы знаете, что есть прекрасная кандидатура — это Тухматулин, опытный, энергичный, напористый человек, муж нашей пианистки Галины Викторовны. Если он будет заниматься только хором, то сможет организовать второй хор — детский. Подумайте, как обогатятся наши концертные программы. За мной останется тоже большое поле деятельности — руководство оркестром народных инструментов. Кроме самостоятельных выступлений, этот оркестр будет сопровождать еще и пение солистов-вокалистов. Это будет хорошая новинка. За мной останется также подготовка всей программы концертов. Так вот, если хотите, чтобы я продолжал у вас работать, внесите предлагаемые мною изменения.

О своих требованиях я говорил настолько жестко, что Аделаида Алексеевна даже немного растерялась. Я же решил ни на шаг не отступать от своих условий. Терять мне было нечего. В конце концов Лютикова пошла мне навстречу, поняв, что от предложенной реорганизации дело только выиграет.

Не буду подробно описывать, как в дальнейшем пошли наши дела. Скажу только, что художественная самодеятельность действительно заметно оживилась. Облегчилась и моя работа.