Татьяна Тарасова - Красавица и чудовище

Как истинно талантливый человек, он все делал по-своему. Любой куст, любое дерево он сажал так, как никто не сажает. Пусть не растет, но воткнет в землю он все равно по-своему. Рад был, когда мы приезжали, безгранично. Топил баню. Рядом с баней стоит огромная бочка, сделанная по его заказу. И так смешно и трогательно было видеть, когда он в ней купался: выпрыгнет из парной огромное тело и падает в эту бадью.

В Москву отец приезжал два-три раза в неделю. Летом и зимой жил на даче. И друзья к нему туда приезжали. И писал он там. Писал постоянно и очень много. Все на даче сделано его руками — от вешалки до самого дома.

Он до всего доходил сам. Образования у него институтского не было. Отцу долго не разрешали защищать кандидатскую диссертацию из-за отсутствия диплома, он окончил лишь высшую школу тренеров. Там, кстати, они и познакомились с мамой, которая, правда, училась не в ВШТ, а в Институте физкультуры, но занятия у них проходили в одном здании на улице Казакова.

Мама в институт приехала из Тульской области. Она выросла в семье врачей, но там все увлекались лыжами. Мамина сестра Галя, которая тоже закончила институт физкультуры, тридцать лет проработала учительницей в одной и той же школе в Подлипках.

Познакомились родители перед войной, а первого августа 1939 года поженились.

Отец никогда не говорил о себе как о человеке, стоявшем у истоков зарождения хоккея с шайбой в нашей стране. Тем более, я никогда от него не слышала, что он у нас один из родоначальников этой игры, поднявший ее до международного уровня, хотя так считают многие. У отца были совсем другие измерения своего места в хоккее. Но свою цену в нем он, безусловно, знал.

Он — патриот, и для него каждый международный матч превращался в ситуацию, похожую на военную. В бой! Я знаю, что это правильно, и для него это было органично. Он обладал таким даром убеждения, что когда он с тобой разговаривал, ты понимал — по-другому нельзя. На собраниях, определяющих предыгровой настрой, спортсмены ему верили.

Оставив хоккей, отец взялся тренировать футбольную команду ЦСКА. Дома он уверял, что ему это по силам. Но заниматься с футболистами он уже не мог: трудно было бегать, ноги не выдерживали его массы. Так успевать, как он успевал на коньках в коробке 30 на 60 метров (он всегда на тренировках стоял на коньках), на 110-метровом поле не получалось.

Что бы там ни было, но те недолгие тренировки, когда отец работал футбольным тренером, собирали уйму народа, даже хоккеисты на них прибегали, потому что уроки отца всегда необыкновенно интересны.

Свои хоккейные законы он оттачивал, доводил и шлифовал десятилетиями. Это глубоко продуманная и отработанная система. И, мне кажется, здесь правомочно сравнение: если театр живет системой Станиславского, то хоккей — системой Тарасова.

Он и в футболе мог бы многое сделать, впрочем, как и в любом деле, за которое брался. Если б не больная нога, смог бы еще лет десять проработать тренером. Я уверена, что и в футболе, где есть свои законы, родилась бы система Тарасова.

Хотя отец в наши детские годы был одной из самых популярных фигур в стране, на нас с сестрой Галей это никак не отражалось. Мы занимались своими делами и помощи от него никакой не ожидали. Я стремилась достичь первых мест как спортсменка, но мне это не удалось. Правда, золото на Всемирной универсиаде и медали на чемпионате Советского Союза я выигрывала, но большой известности как спортсменка не приобрела. Когда начала работать тренером, звание «дочка Тарасова», возможно, на первом этапе и помогло, но признания я добивалась сама. В нашем деле и не может быть иначе. По знакомству или по наследству хорошим тренером не станешь. Теперь уже многие из болельщиков и не знают, что я дочь «того самого хоккейного» тренера.

У нас в доме не обращают внимание на то, кто в каких наградах и орденах. Мы не живем вчерашним днем. «Тебя вечером носили на руках, — говорил отец, — а ночью ты должна написать план завтрашней тренировки». Вперед и снова вперед — это тренерский девиз. Каждый раз надо самоутверждаться. Каждый раз надо доказывать, что успех неслучаен.

Отец стал тренером, наверно, профессия была заложена в нем с детства, я же прекрасно помню времена, когда папа еще играл. У него была сильно травмирована нога, и, как мне кажется, он очень долго ходил на костылях. Вернее, не ходил, а прыгал на здоровой ноге. Совсем маленькой мама брала меня с собой на стадион «Динамо» — показать отца в игре. «Таня, Таня, смотри — вон папа!», а он был самый худой, с длинной шеей. Они играли тогда в велосипедных шлемах, и из-под шлема у отца выбивался светлый чуб. Светловолосый и кудрявый — разве в это можно сейчас поверить? Был азартен на площадке и в жизни. Отец — вожак. Самый настоящий. За ним, увлеченные им, шли игроки. А за его хоккеем пошла вся страна.

Отец все время писал. Не помню его без блокнота, без огромного количества записок на столе. Нас в двухкомнатной квартире по нынешним меркам собралось много — папа с мамой, бабушка, мы с сестрой Галей, она старше меня на шесть лет. В комнате родителей всегда стоял письменный стол. Стол состарился, пришло время покупать новый, в доме это стало чрезвычайным событием. Отец долго выбирал себе стол, который бы он полюбил сразу, за которым ему бы нравилось сидеть. Выбирал долго, измучил нас своими переживаниями, наконец купил! Каждый день с пяти утра отец писал. Он так и не отдал мне свою картотеку упражнений, которые много лет придумывал. Считал, что я еще мало что сделала в жизни. Другими словами, не заслужила еще этой картотеки. У него в ней — тысячи упражнений на разные группы мышц. Это труд не профессора — академика в спорте. Отец не начинал дня, пока не придумывал десяти новых упражнений. Ежедневно.

Любопытны были занятия отца тактикой хоккея. Я помню, он сперва рисовал хоккеистов, потом вырезал их из картона. Тогда еще не было железных коробок, где фигурки двигаются на магнитах, и он приделывал к своим картонным человечкам кружочки-опоры. И колдовал над своим ящиком часами. Все время придумывал, придумывал, придумывал… Писал, писал, писал.

Нас, дочерей, он очень любил, но держал в строгости. Не понимал, как это я могу не вставать в половине седьмого на зарядку, ведь я в отличие от Галки занимаюсь спортом. Он выгонял меня на улицу, на мороз — мама смотрела на это абсолютно спокойно, — и с балкона следил, чтобы я не валяла дурака, а серьезно разминалась. И если я делала зарядку плохо, он выгонял меня снова. Вначале я ревела, потом началась школа, и я опаздывала на занятия, но отец был неумолим.

Отец научил меня работать. Он внушил мне, что любое дело, которым ты занимаешься, должно быть главным в жизни. И думать о нем надо все время. Я увлеклась спортом. Он не говорил общих слов, как это полезно и хорошо, он учил: «Когда ты ходишь по улице, надо не просто ходить, а немножечко на пальцах пружинить, как бы подскакивать — у тебя должен быть сильный голеностоп, заодно и походка будет легкая». Не разрешал ездить на лифте. Такой огромный и толстый, он в то же время был очень легким в движениях и уже в преклонном возрасте спускался по лестнице только бегом. Как же легко он передвигался по дачному участку, опускаясь к цветам, к земле, что-то быстро делал — сажал, пропалывал — затем моментально перемешался к соседней грядке и вновь припадал к ней, на одно колено, по-хоккейному, очень смешно.