Виктор Еремин - Тайны смерти русских писателей

Нельзя сказать, что Александр I был мягкотелым правителем. Но в душе его по гроб жизни поселился ужас перед убиенным отцом. Как писала Елизавета Алексеевна, «он был положительно уничтожен смертью отца и обстоятельствами, ее сопровождавшими. Его чувствительная душа осталась растерзанной всем этим навеки». Мария же Федоровна забрала себе окровавленную рубашку, снятую с убитого императора, поместила ее в драгоценный ларец, показала сыну-императору и, когда ей требовалось решить какой-либо вопрос, а сын сопротивлялся, вызывала Александра к себе, ставила перед ним ларец с рубашкой и приступала к переговорам. Император, как правило, капитулировал в первые же минуты.

Наполеон, намереваясь развестись с бесплодной Жозефиной Богарне, дважды просил руки у сестер Александра I — первый раз у Екатерины Павловны (1788–1819), второй раз — у Анны Павловны (1795–1865), будущей королевы Нидерландов. По одной из версий, и император оба раза был согласен, и невесты были согласны, но замужество с безродным корсиканцем строжайше запретила Мария Федоровна-старшая. Ряд историков полагает, что брак с русской великой княгиней предотвратил бы нашествие Наполеона в 1812 г., так что виновницей этой кровавой бойни можно считать императрицу-мать.

Читатель наверняка обратил внимание на рассказ о дворцовых слухах, будто младенец Мария, дочь Александра I и Елизаветы Алексеевны, была отравлена по велению Константина Павловича. Слухи эти поздние и, скорее всего, являются образчиком интриг матери против нелюбимого сына. Точно так же затем распространялись сплетни об убийстве по приказу Константина возлюбленного Елизаветы Алексеевны — Алексея Яковлевича Охотникова (1780–1807), который на самом деле (и в настоящее время это доказано неопровержимо на основании подлинных объективных документов) умер на руках императрицы от чахотки. Слухи также обвиняли Константина в убийстве двухлетней Елизаветы, дочери Елизаветы Алексеевны и Охотникова, которую Александр I официально признал своим ребенком, чем привел в неистовство Марию Федоровну. На самом деле девочка и вправду случайно упала осенью в холодную воду, заболела воспалением легких и умерла.

Можно не сомневаться, что Мария Федоровна сыграла решающую роль в разводе в 1820 г. Константина Павловича с его первой супругой Анной Федоровной, урожденной принцессой Саксен-Кобург-Заальфельд (1781–1860). Они поженились по настоянию Екатерины II в феврале 1796 г. Брак этот, как и у Александра и Елизаветы, был весьма удачный, но в 1801 г. Анна Федоровна уехала в Кобург навестить мать и по неизвестным причинам почти сразу потребовала развода. Ей отказывали почти 20 лет — против была все та же Мария Федоровна. Легкомысленный Константин тем временем развлекался с любовницами, но при этом с уважением относился к бросившей его жене.

Впрочем, в 1803 г. повод для развода появился. Грязный, шумный и очень подозрительно схожий с «убийством» Охотникова. Причем невесть откуда появившаяся сплетня быстро распространилась по всем монархическим семьям Европы и уж тем более по домам петербургской аристократии. Ее знали все, но что случилось и было ли на самом деле — не знал никто. Свидетелей было множество, однако никто ничего не видел, но только слышал. Приурочен слух был к годовщине убийства Павла I, некоторые даже уверяли, что все случилось 10 марта.

Любопытно пронаблюдать вариации изложения этого слуха, уже давно переведенного историками из категории события в категорию легенды. Той легенды, которая сыграла значительную роль в вынужденном отречении Константина Павловича от притязаний на престол.

Декабрист барон Владимир Иванович Штейнгель (1783–1862) записал ее так: «Это была самая гнусная история, омрачившая начало царствования Александра. Араужо был придворный, ювелир, жена которого славилась красотою. Константин-цесаревич, пленясь ею, чрез посредников сделал ей оскорбительное предложение. Она отвечала явным презрением. Летом 1803 года, в один день под вечер, за ней приехала карета, будто бы от ее больной родственницы. Когда она сошла и села в карету, ее схватили, зажали ей рот и отвезли в Мраморный дворец. Там были приготовлены конногвардейцы… Она потом отвезена была к своему крыльцу, и когда на звон колокольчика вышли ее принять, кареты уже не было. Несчастная Араужо, бросившись почти без чувств, могла только сказать: «Я обесчещена Г — и умерла. На крик мужа сбежалось множество: свидетельство было огромное! На другой же день весь Петербург узнал об этом. Произошел общий ропот. От имени государя, огорченного в высшей степени, прибито было ко всем будкам столицы на 24 часа объявление, которым приглашались все, кто знает хотя малейшее обстоятельство из этого гнусного происшествия, прямо к императору, с уверением в обеспечении от всякого преследования сильных. Составлена была комиссия под председательством старца гр. Татищева, который всячески отказывался; но уговорили и, наконец, дело повернули так, что по подозрению генер<���ала> Боура, любимца Константина, выключили из службы» [69] Штейнгель В. И. Автобиографические записки // Штейнгель В. И. Сочинения и письма. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное изд-во, 1985. .

Известный журналист и публицист Николай Иванович Греч (1787–1867) в своих мемуарах записал иной вариант событий:

«В Петербурге жила молодая вдова португальского консула Араужо, и жила немножко блудно. Однажды поехала она в гости к придворной повивальной бабушке Моренгейм, жившей в Мраморном дворце, принадлежавшем великому князю Константину Павловичу, осталась там необыкновенно долго и, воротясь домой в самом расстроенном положении, вскоре умерла. Разнеслись слухи, что она как-то ошибкою попала на половину великого князя и что он с помощью приятелей своих, адъютантов и офицеров, поступил самым злодейским образом. Слух об этом был так громок и повсеместен, что правительство, публичным объявлением, приглашало каждого, кто имеет точные сведения об образе смерти вдовы Араужо, довести о том до сведения правительства. Разумеется, никто не явился» [70] Греч Н. И. Записки из моей жизни. М.: Книга, 1990. .

Роксана Скарлатовна Эдлинг (1786–1844), фрейлина императрицы Елизаветы Алексеевны, поведала эту историю следующим образом:

«В первые годы царствования Александра одна из его <���Константина> оргий сопровождалась плачевными последствиями. Публика приходила в ужас, и сам государь вознегодовал до того, что повелел нарядить самое строгое следствие, без всякой пощады его высочества: так именно было сказано в приказе. Однако удалось ублажить родителей потерпевшей жертвы и, благодаря посредничеству императрицы-матери, постарались покрыть случившееся забвением. Но общество не было забывчиво, и великий князь, не лишенный прозорливости, читал себе осуждение на лицах людей, с которыми встречался. Это жестоко его обижало, и он, в свою очередь, возымел настоящее отвращение к стране своей. Живой образ злосчастного отца своего, он, как и тот, отличался живостью ума и некоторыми благородными побуждениями; но в то же время страдал полным отсутствием отваги, в физическом и нравственном смысле, и не был способен сколько-нибудь подняться душой над уровнем пошлости» [71] Эдлинг P.C. Записки //Державный сфинкс / История России и Дома Романовых в мемуарах современников. XVII–XX. М.: Фонд Сергея Дубова, 1999. .