Виктор Еремин - Тайны смерти русских писателей

Масонский тип мышления этого человека выдает и то, что Рылеев даже не задумался о судьбе более чем трех тысяч необразованных, обманутых или даже запуганных офицерами-бунтовщиками (их было около 30 человек) солдат-крестьян, выстроенных в каре на площади! Ведь в тот день именно Кондратий Федорович нес полную ответственность за их дальнейшую судьбу, но он предал несчастных, этот радетель за народное счастье фактически подставил тот самый народ под артиллерийскую картечь. Николай I долго отказывался стрелять в своих подданных, но в конце концов все уговоры и переговоры были сорваны дворянами-декабристами, и у него не осталось другого выхода — далее баламутить столицу и страну было смертельно опасно! Царь оказался заложником созданного именно Рылеевым со товарищи положения вещей. После 3 часов дня артиллерия дала по площади первый залп. Солдаты пытались отстреливаться, защищая, как они думали, престол Константина. К 6 часам вечера подавление восставших было успешно завершено.

Мы не знаем, что делал бывший «диктатор» дома, знаем только, что он палец о палец не ударил, чтобы уничтожить остававшиеся у него в квартире документы декабристов, по которым затем были арестованы многие даже не призванные на площадь или усугублялась вина прочих бунтовщиков. Будто преднамеренно сохранил их для следствия.

В 7 часов вечера у Рылеева собрались другие участники восстания, они под картечью тоже странным образом не побывали. Заговорщики обсудили (!) причины поражения, договорились о тактике поведения на допросах и попрощались.

Когда все ушли, приехал Фаддей Венедиктович Булгарин (1789–1859), которому Рылеев передал на хранение рукописи своих литературных творений.

После подавления восстания в общей сложности было арестовано более трех тысяч человек. К следствию и суду по делу декабристов привлекались 579 человек.

Кондратия Федоровича арестовали поздно вечером 14 декабря. Первым допрашивал его сам Николай I. Он направил арестованного в Петропавловскую крепость, сопроводив его запиской: «Присылаемого Рылеева посадить в Алексеевский равелин, но не связывая рук, без всякого сообщения с другими, дать ему бумагу для письма и что будет ко мне собственноручно, мне приносить ежедневно…» [87] Эйдельман Н. Я. Лунин. М.: Молодая гвардия, 1970.

И Рылеев начал сдавать всех и все, разом позабыв о каких-либо договоренностях с товарищами накануне ареста! Обычно скромно пишут, что он «был довольно откровенен». Биографы вождя декабристов представляют его этаким наивным экзальтированным человеком, мечущимся под беспощадным давлением коварного монстра и обманщика Николая I и царских церберов. Однако если рассматривать поведение Кондратия Федоровича в свете сожженных и не сожженных им накануне восстания документов, логика его поведения выглядит не столь драматично: он явно стремился сдать с потрохами всех дурачков, но скрыть кого-то нам неизвестного. По дошедшим до историков документам, задуманное ему удалось — ведь мы не знаем, каково содержание протоколов секретного расследования Следственной комиссии.

Официальная история придерживается такой версии. В первые дни ареста Кондратий Федорович растерялся, о чем свидетельствует его письмо к Николаю I, где вождь бунтовщиков признал, что «дело тайного общества окончательно проиграно». Во всем Рылеев винил себя… во всем, но только не в гибели ни в чем не повинных солдат! (Правда, непонятно: о чем же договаривались декабристы в доме Рылеева накануне ареста, если не о тактике поведения во время следствия? Как сам Рылеев мог растеряться, если за несколько часов до того целенаправленно готовился к встрече со следователями?)

Но наступил момент, когда Кондратий Федорович попытался запираться и все отрицать, особенно замысел цареубийства, в котором его обвинил Каховский.

Затем пришло время третьего этапа, когда Рылеев стал утверждать, что во всех грехах декабристов повинен только он. В частности, раскаявшийся заявил:

— Признаюсь чистосердечно, что я сам себя почитаю главнейшим виновником происшествия 14 декабря, ибо… я мог остановить оное и не только того не подумал сделать, а, напротив, еще преступною ревностию своею служил для других, особенно для своей отрасли, самым гибельным примером. Словом, если нужна казнь для блага России, то я один ее заслуживаю, и давно молю Создателя, чтобы все кончилось на мне и все другие чтобы были возвращены их семействам, отечеству и доброму государю его великодушием и милосердием [88] Восстание декабристов. Материалы и документы. В 11-ти томах. Т. 1. М.-Л., 1925. .

Однако если мы вспомним предсмертные откровения А. М. Булатова, то объяснение поведения Рылеева получается совершенно иное. Поначалу он рассчитывал на снисхождение и откровенничал, зарабатывая прощение. Вполне возможно, что те силы, которые стояли за спиной восстания, пообещали ему поддержку и мягкое наказание.

Когда же Кондратию Федоровичу начали предъявлять обличающие документы и данные против него показания сотоварищей, он понял, что дело плохо, действительно растерялся и перестал сотрудничать со следствием.

Когда же ему стало понятно, что дело окончательно проиграно, что помощи со стороны не будет, что его решили сдать с потрохами и сурового приговора не избежать, Рылеев выбрал наиболее верную тактику — стал вести себя как народный герой, имя и слава которого останутся в веках. Мудрейшее решение, тем более что, по свидетельствам современников, этому человеку всю жизнь было свойственно стремление к славе и бессмертию в памяти соотечественников.

Невольно возникает вопрос: если дело обстояло именно так, то почему Рылеев не сдал императору обманувших его покровителей? Но ведь мы не знаем содержания протоколов секретного следствия! Как бы там ни было, официальными козлами отпущения в заговоре декабристов стали пятеро казненных.

Пока шло следствие по делу бунтовщиков, интриги в семье Романовых достигли высшей степени накала. И связаны они были с Елизаветой Алексеевной.

Императрицу потрясло восстание на Сенатской площади, но более всего — артиллерийский расстрел солдат.

— Что за начало царствования, когда первый сделанный шаг — приказ стрелять картечью в подданных! — воскликнула она. Как ни печально, Николай I был согласен с нею. Однако что ему еще оставалось делать?

Самих дворян-декабристов Елизавета сочла безумцами.

21 апреля 1826 г., когда прах супруга ее уже месяц покоился в Петропавловском соборе, Елизавета Алексеевна выехала из Таганрога в Петербург. Все это время она находилась под негласным присмотром П. М. Волконского, который ежедневно информировал о ее здоровье и делах отдельно Николая I, отдельно Марию Федоровну. Еще до отъезда вдовы до столицы дошел слух, будто она успела зачать от мужа и носит в своем чреве истинного наследника престола!