Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

Купец, он дело понимает.

Заговорили о прелести еды.

— Из всех искусств, — сказал один обедающий, — важнейшим является еда!

И для чего-то пояснил, что это он перефразирует . Над пояснением чуть-чуть хихикнули. Чтобы убрать неловкость, я тоже сказал:

— И наш начпрод полка всё время повторял: «Основное — питание!».

И дама, имеющая чувство к языку, отворотив лицо к тому, кто лучше понимает, вполголоса ему проговорила:

— Как это звучит… Начпрод полка !

Между тем, начпрод действительно был. Полностью он назывался так: начальник продовольственно-фуражной службы. И это название может свидетельствовать, что я служил в незапамятные времена — не то чтоб при Суворове, но всё же где-то около Будённого, когда ещё фураж был столь же в армии необходим, сколь и перловка.

На самом же деле название почтенной этой службы — продовольственно-фуражная (ПФС) — уже при мне было анахронизм. Хотя к нашему танковому полку приписаны были две клячи, на них доставляли продукты от склада до кухни, дрова для печей и ещё вывозили мусор. Эти две лошадиные силы прилежали к хозвзводу, и для их обихода имелся ездовой , весьма привилегированная личность, поскольку — при кухне. Днём он по большей части спал в конюшне на восемь копыт, всегда носил отличительный запах, а поскольку призван в армию был из подмосковной деревни, обращался ко мне ласково:

— Земеля!

Начпрода же звали капитан Смирнов Иван Петрович. Представьте себе (если, конечно, захочется) высокого и очень худого, я бы даже сказал — тощего умного человека. Кисти рук его жилисты и тёмны, такое же лицо, но не жилистое, а своею фактурой похожее на землю, потрескавшуюся от долгой засухи. Глаза точечные, как выходное отверстие ствола мелкокалиберной винтовки, смотрящей прямо в цель.

Когда капитан Смирнов служил начпродом не в нашем, а в другом полку, к ним неожиданно нагрянул с инспекцией дивизионный генерал. Он сразу проследовал на кухню, вскрыл надлежащий непорядок и стал, как водится, орать. А капитана как раз в тот час на кухне и не оказалось. Генерал же орал:

— Где начпрод?! Немедленно ко мне! Зажрался! Брюхо наел!!!

И капитан Смирнов явился. Генерал, его увидя, поперхнулся, осёкся, но тут же сделал передислокацию:

— Ты на себя только взглянь! Ты ж весь изблядовался!

Когда я попросил возможного читателя представить себе тощего умного человека, я не случайно поставил рядом эти два определения, ибо капитан Смирнов был в такой же степени умён, в какой и тощ. Образование его было — четыре класса, и, следовательно, природный ум ничто не замутило, зато обогатила опытность. Он точно понимал причинно-следственные связи. Вот, скажем, допустил я какой-то ведомственный промах, ошибся в счёте, и капитан Смирнов спросил, как это получилось…

— Не знаю, — отвечаю я, поскольку, кажется, действительно — не знаю.

Он смотрит, чуть приклонив голову к плечу, и говорит без гнева и пристрастия:

— Как же так — срал да упал… Кто-то толкнул!

Капитан Смирнов был мастер счёта. Счёт же вёлся на счётах. Теперь, в эпоху калькуляторов, компьютеров и прочего, пожалуй, надо пояснить, что это за штука была такая — счёты . Вообще это русский счётный прибор, простой и гениальный: прямоугольная деревянная рама, где длинные стороны её соединяются такими проволочным осями с нанизанными на них деревянными или костяными колёсиками (костяшками), свободно бегающими от руки туда-сюда. И, двигая то или иное количество этих костяшек, точнее, перебрасывая их пальцами туда-сюда, можно было всё, что нужно, посчитать.

Прообраз этих счёт возник у нас ещё в семнадцатом веке, когда наш Алексей Михайлович стал укреплять вертикаль власти, и понадобилось многое считать. Но изначально это не было русским изобретением. Счётный прибор в виде доски с какими-то дырочками изобрели ещё древние греки (он назывался абак , и опять это в пользу греческой моей родни!), от них переняли древние же римляне, а уж потом только освоила средняя (по векам) Европа, откуда Алексей Михайлович этот прибор, видимо, и перенял. Очень может быть, что прибор был по-русски усовершенствован и получил у нас название дощатый счёт . Говорят, что в арифметических книгах семнадцатого века он даже описан, но выяснять мне это недосуг. Ближе к восемнадцатому веку русским считальщикам этот дощатый прибор изрядно надоел, и кто-то неведомый, как тот, который придумал колесо, смастерил гениальные русские счёты .

Вот эти самые счёты, на которых считал капитан Смирнов, безо всяких уже изменений, и служили русскому купечеству и русской бухгалтерии без малого три века.

Павел Афанасьевич Бурышкин, потомственный русский купец с университетским образованием (по юридическому факультету), закончил затем ещё и Московский коммерческий институт (1911). Так что он знал, о чём говорит. А говорит он в книге своих воспоминаний о купеческой Москве , изданной сначала в Нью-Йорке (1954), а нынче и у нас (ЗАХАРОВ, 2002), вот что:

…коммерческий мир и торговые организации всё-таки с некоторым недоверием относились к молодым людям, кончавшим институты, думая, очевидно, что в русских условиях менее требовалось знакомство с длинным рядом теоретических дисциплин по сравнению с основным знанием счетоводства или даже просто умением считать на счётах.

Так эти ведь русские условия, где счёты главный инструмент, продолжались у нас почти до конца необычайного двадцатого века. Последние счёты я видел в действии уже в начале нашей Перестройки, и они (последние) теперь как раритет висят у меня на стене.

Не берусь судить, получили ли некогда распространение в мире именно русские счёты, но вот что интересно. Есть такой увлекательнейший американский кинофильм «Если наступит завтра». Герой этого фильма Джеф Стивенс (его играет Том Беренджер) чудесно надувает нелюбимых зрителями богатых прохвостов. Он втягивает их в большое предприятие по созданию новейшего, полностью защищённого компьютера, а когда прохвосты, вложив в это дело большие деньги, с вожделением распаковывают полученный наконец-то опытный образец, там обнаруживаются русские счёты!

В романе Сидни Шелдона, по которому сделан фильм, эта сцена — даже в скверном русском переводе — производит сильное впечатление:

Он держал в руках квадратную раму около фута длиной с протянутыми от одного края до другого несколькими рядами железной проволоки, которые унизывали костяшки. Наступила долгая тишина.

— Что это? — наконец задал вопрос Квинси.

Алан Томпсон ответил: