Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

В конце я всё-таки смягчился, отметил в последних стихах моих друзей «существенные сдвиги» и выразил надежду, что «в скором времени Митрошин и Коваль предстанут перед нами истинными поэтами».

Вовка к моему предисловию отнёсся равнодушно, он больше думал об аттестате зрелости, просто время от времени пел, как птичка, что хочет и когда захочет. Юрка же, из почтения к моей учёности, в целом со всем согласился, только последнюю фразу исправил. Там, где я выразил надежду, что они предстанут истинными поэтами, Юра Коваль поверх моего текста написал толстым красным карандашом:

…и дадут человечеству новые шедевры мировой литературы.

Тут хорошо бы показать шедевры, а то ведь пропадут. Сначала пусть будет Митрошин (Юра потом, в довольно зрелом возрасте, когда Вовка уже потерялся, не раз говорил, что Митрошин из нас троих был самым талантливым). Только сразу скажу, что в этих сочинениях ни у кого из нас никогда не бывало ничего из собственной жизни — сплошное плетение слов.

Итак, Митрошин.

Ох!..

А вот Коваль.

Нет, всё-таки из жизни, хоть редко, но что-то встречалось. Ведь было же одно стихотворенье — не знаю даже кем сочинённое, но только не мной, — оно утратилось и, может быть, от этого стало легендой? А может, от иного, оттого, что именно тронуло кусочек настоящей нашей жизни? Теперь определённо ничего сказать нельзя, стихи не сохранились. А старый брат мой Вадька, хоть и геолог, но льнущий к стихам и чующий их прелесть, доныне повторяет начало эпохального стихотворения, которое утрачено, а звалось, как мы с ним помним, — «Горемыки»:

Вот тут ребята прокололись, сказали, что на самом деле было…

Всё-таки самые чудные вещи рождали Юрка и Вовка совместно. Они себе придумали двойное имя: ВМЮК. По некоторым строчкам совместных их стихов я мог бы различить, где чьи, но это совершенно ведь неважно. Главное, что ничего подобного до них в литературе русской не было! Вячеслав Всеволодович говорит о периоде 68–85 гг., а Коваль и Митрошин сочиняли всё это в 53–55-м, и в это же время я приставал к ним с «традиционной линией»… Что же касается истоков, то ни об одном из упомянутых Вячеславом Всеволодовичем мы понятия не имели. Такая вот метасемиотическая загогулина! Невежество очень нас спасало. Когда не знаешь предшественников, то их и нет. Зато от краткого курса школьной литературы это было космически далеко.

Ну, вот примеры.

Не хочется злоупотреблять, но как не вспомнить их «Элегию»?

Пьянством мы тогда практически не занимались, но тема эта в творчестве присутствовала, поскольку Коваль иногда по воскресеньям, а уж на каникулах всегда, куда-то с кем-то ездил на охоту, а после — каждый Юркин рассказ об этом сопровождался обязательной фразой:

— Дёрнули мы с егерем поллитру…

Мы с Вовкой уважительно выслушивали этот рефрен, отчётливо понимая, что нам, конечно, как каким-нибудь гагарам , недоступно наслажденье такой возвышенною жизнью. К концу десятого класса состоялось наше втроём посещение кафе «Ландыш», чуть справа от того места, где тогдашняя улица Кирова, текущая от Красных ворот, вливалась в Кировские ворота. Мы явились сюда не поесть, а сугубо выпить . Наконец-то Коваль сейчас покажет нам класс! Так мы думали с Вовкой и даже волновались. Но Коваль нам ничего не показал. Был робок, неумел, как и мы. Егерские поллитры, как выяснилось, относились у Юры не к быту, а к литературе в жанре «устные рассказы». Вовка же накануне, ещё не зная, что сеанс егерской магии будет разоблачён, в предвкушении иного, чистого сеанса написал такое послание Ковалю:

И заключить эту часть воспоминаний о никому не ведомых стихах хочу шедевром Коваля и Митрошина, дабы этот шедевр получил бы наконец-то возможность занять своё почётное место среди вершин мировой литературы, как этого хотел Юра Коваль, а я ошибался…

Только прежде я всё же поясню одно, быть может, не очень теперь понятное слово. Тогда оно было в ходу. Кок — так называлась этакая волосяная взбитая сливка надо лбом. Кок носили стиляги , но и дамы иные нечто такое себе устраивали, особенно сразу после войны.

Итак: