Орландо де Руддер - Альфред Нобель

Поражение 1870 года, аннексия Эльзаса и Лотарингии оскорбляли «честь Франции». И каждый «настоящий француз» был обязан «всё время об этом думать, но никогда не говорить». Такое выражение, как «синяя граница в Вогезах», в наше время может показаться смешным, но в те времена о ней было невозможно говорить без слёз на глазах.

И тогда Барб прибегнул к патриотическим аргументам. Запрет на производство взрывчатых веществ был снят. В 1875 году Барб совместно с Нобелем и при финансовой поддержке братьев Перейра начал выпускать динамит на своём заводе в Ливердене.

Производить, но не продавать, так как этому препятствовал закон о монополии. Странный парадокс: для того, чтобы в стране, в которой царил шпионаж, можно было производить динамит, нужно было заявить, что ты работаешь на иностранную державу. Поэтому официально предприятие сотрудничало с бельгийскими клиентами, которым оно могло продавать свою продукцию до тех пор, пока не будет отменена государственная монополия.

Между тем Альфред Нобель въезжал в только что отстроенный особняк на авеню Малакофф в квартале Этуаль.

Париж менялся: центр города был перестроен, появились Бальтарские рынки, велись работы по расширению Лувра. Старинные города, расположенные неподалёку от Парижа, стали его пригородами. Строились новые железные дороги, соединявшие столицу со всеми частями страны, возводились новые восхитительные вокзалы.

Альфред Нобель приобрёл особняк на авеню Малакофф в 1873 году. Это здание сохранилось до наших дней; сегодня там находится посольство государства Лаос. Изменилось и название улицы: авеню Малакофф была переименована в авеню Раймон-Пуанкаре.

Можно ли видеть в этом знак судьбы? Взятие башни на Малаховом кургане во время осады Севастополя ознаменовало конец Крымской войны, поражение России и, кроме прочего, начало тех исторических изменений, которые в конце концов привели ко второму разорению Эммануэля Нобеля.

Альфред обставил свой дом строго во вкусе того времени, устроил лабораторию и зимний сад с оранжереями, в которых росли его любимые орхидеи. Кроме орхидей, у Нобеля была ещё одна страсть — лошади, для них в его парижских владениях была построена конюшня.

В то время Нобель вёл странную двойную жизнь. Он часто старался отгородить себя от суеты и спешки парижской жизни. В этом случае он оставался тем «одиноким отшельником», который всю свою жизнь хотел отдать науке, и в тишине своей лаборатории работал над изобретениями, которым предстояло наделать много шуму.

Но иногда уединение начинало ему надоедать. Подобно запойному алкоголику, который может целый год — и даже больше — не пить, но в один прекрасный день напивается до беспамятства, Нобель иногда начинал испытывать непреодолимую потребность во встречах и общении.

И тогда Нобель в своём шикарном особняке принимал многочисленных посетителей и совершенно менял свой образ жизни. Двери его дома распахивались: Нобель устраивал бесконечные приёмы и обеды. У него бывали инженеры, директора тех заводов, на которых эти инженеры работали; нередко у него можно было видеть героев газетных хроник и городских сплетен. Многие с искренним удовольствием вспоминали об этих приёмах, дружеских и одновременно чинных по царившей на них атмосфере.

Нобель всегда ел очень мало, а пил и того меньше. Но он желал, чтобы его стол, как и его погреб, были достойны похвал. На этих вечерах Нобель показывал себя прекрасным оратором, утонченнейшим собеседником. Он свободно переходил с одного языка на другой в зависимости от того, к кому обращался. Он иногда позволял себе высказать какое-нибудь нелепое или даже непристойное замечание — только для того, чтобы удовлетворить своё немного инфантильное желание шокировать общество, собравшееся у него в доме. И, нужно заметить, делал он это очень умело.

С самым серьёзным видом он выдумывал бредовые теории и устраивал самые невероятные мистификации. Так, он пытался внушить исследователю Норденшельду [20] Барон Адольф Эрик Норденшельд (1832–1901) был специалистом по арктическому региону. Он исследовал Шпицберген, восточное побережье Гренландии и организовал экспедицию к Северному полюсу. Можно быть уверенным, что россказни Нобеля застали его врасплох. , что два гигантских кратера на Северном и Южном полюсах возникли из-за того, что Земля вращается.

В другой раз он изложил королю Швеции план создания Института Самоубийств. По его мысли, он должен был располагаться в шикарном особняке на побережье Средиземного моря; этот особняк непременно был бы собственностью одного из тех, кто уже свёл счёты с жизнью, предварительно подарив свои владения Институту. Смерть тех, кто решил бы воспользоваться услугами этого заведения, была бы лишена мучений. Её сопровождала бы лучшая классическая музыка в исполнении самых знаменитых музыкантов и оркестров. Парижский филиал призывал бы отчаявшихся «броситься в мутные воды Сены» [21] Шольман полагает, что речь здесь может идти лишь о причудах. В тот период своей жизни Нобель во многом следовал «тому истинно парижскому духу, который сразу же напоминает нам о Гавроше». Шольман также добавляет: «Мне приходят на память и другие подобные выходки, которыми он просто упивался». Шольмана, кажется, эти выходки смущали. Что касается Института Самоубийств, то эту тему он позаимствовал у Шелли и Гёте. Фрейд в своё время прекрасно объяснил, что подобные шутки не так уж невинны, как это может показаться с первого взгляда. Кто знает, о чём думал Нобель? Вполне возможно, что он мечтал о смерти в каком-нибудь особняке, о смерти под звуки оркестра. Его отчаяние, несомненно, было связано с этой фантастической и леденящей душу идеей, которую Альфонс Алле, обладатель мрачного чувства юмора, использовал в одной из своих новелл. Что касается Нобеля-Гавроша, то вот что кажется удивительным: заключение Гавроша в Бастилию снова ведёт нас к мотиву неразделимости жизни и смерти, «колыбели-могилы» и холодного материнского чрева. Но это, пожалуй, уже не совсем серьёзно. . Эта идея в её основных чертах была, видимо, позаимствована Нобелем из современной ему литературы и отчасти свидетельствует о своего рода навязчивой идее, которая его преследовала.

Материальное положение Нобеля открывало перед ним двери самых престижных салонов Парижа. Там он познакомился с Виктором Гюго. Несмотря на то что карты тогда были в моде, Нобель не любил бесконечных карточных баталий: он не был азартным человеком. Не любил он и танцевать, хотя с женщинами был всегда галантным и обходительным кавалером.

Женщины… После той грустной истории, которая так неожиданно закончилась смертью таинственной возлюбленной, Нобель, кажется, о них не думал. Но роль «одинокого отшельника» в атмосфере радостного возбуждения, которая обычно царит в салоне, должна была стать для него слишком тягостной и даже невыносимой. Однако в поведении Нобеля нет никакого противоречия. Одиночество — это ещё и эмоция, ощущение, глубинное, интимное переживание, которое только обостряется, когда человек попадает в компанию веселящихся людей, и не всякий человек, находящийся во власти этой эмоции, станет разделять их веселье. Нельзя забывать, что после обедов и званых вечеров Нобель возвращался в свой пустынный дом, где никого кроме слуг не было — с ними же непринуждённости в отношениях Нобель никогда не допускал.