Елена Толстая - Ключи счастья. Алексей Толстой и литературный Петербург

У Ахматовой выстроился ужасный и колоритный, замечательно выпуклый и выразительный «фальстафовский» образ, своеобразный некролог романтическому «очаровательному негодяю». В нем слишком много фактических погрешностей и натяжек. Наверное, Толстой возмутился бы, что на него возлагают ответственность за гибель Мандельштама (см. гл. 7). Удивился бы он, что его сравнивают с Долоховым? На наш взгляд, может быть только одно объяснение этому сравнению: чтоб удостоиться его, он должен был что-то рассказать Ахматовой о своих смертельных играх со Сталиным.

Можно гадать о причинах того, почему, кроме ее собственного устного свидетельства, не сохранилось почти никаких следов истории отношений Ахматовой с Толстым. Но, запечатленная в художественных текстах, эта история предстает как необходимый контрапункт официальных биографий двух современников — выходцев из Серебряного века.

Ахматова еще вспоминала Толстого добром в 1947 году, после рокового постановления, говоря с Шапориной о том, что гонения на нее были и раньше, но никогда не имели такого личного характера; собеседница Ахматовой записала 20 января 1947 года ее слова: «Ведь вскоре после появления моей книги “Из шести книг” она была запрещена, был устроен скандал редактору, издательству» (Шапорина 2011-2: 38), и прокомментировала это так: «Тогда не затрагивали А.А. как человека и даже как поэта — и такое отношение она приписывает влиянию А. Н. Толстого, который любил ее стихи» (Там же, прим.). Однако со временем ахматовские оценки Толстого, несомненно учитывавшие ожидания слушателей, становились все более негативными и ироническими.

Толстой в разговорах 60-х. — Вечный сменовеховец. — Запаздывание как преимущество.

Отталкивающий имидж Толстого, который запечатлелся в сознании нашего поколения, во многом создавался в разговорах Ахматовой шестидесятых годов. М. И. Будыко суммировал свои разговоры 1960-х с Ахматовой о Толстом следующим образом:

А. Н. Толстой. Желтая (бульварная) литература. Книгу «Хождение по мукам» А.А. отрицала, не читая. Однажды она собралась с силами и прочла часть, и теперь у нее есть доказательства ничтожества этой книги. Образ Бессонова — недопустимое оскорбление Блока. Отрицание этого Эренбургом — неправда. (А.А. при этом назвала его «круглогодичный лжесвидетель», добавив, однако, что не относится плохо к Илье Григорьевичу). Роман сильно изменился после первого парижского издания. Там эмигрант Толстой порицал «Двенадцать» Блока [353]. Потом все изменилось.

Толстой вырос на Волге и в Петербурге был чужой. Он не был похож на человека из общества. Сначала он учился в Технологическом институте, но из-за революции 1905 года учеба оборвалась, и он уехал в Париж [354]. Потом провел несколько зим в Петербурге, пытаясь заниматься литературой, но с полууспехом. В. Иванову и другим знатокам он не нравился. Затем он переехал в Москву, где прославился и у него появились большие деньги. Тогда он развелся со своей женой С. И. Дымшиц и женился на художнице Крандиевской, добившись ее развода [355](бывшего мужа Крандиевской он очень боялся [356]). В «Хождении по мукам» клеветнический образ Елизаветы Киевны это Елизавета Кузьмина-Караваева, человек необычайных душевных достоинств («католическая святая»). О Бессонове лучше не говорить, его приключения на островах — это, может быть, приключения Толстого, но не Блока [357]. Блок не любил Толстого, о котором имеется очень грубая запись в дневнике Блока [358]. Блок был вообще груб. Он, вероятно, сказал это Толстому. <���…> Показав мне книгу Толстого с записью для А.А. — очень сдержанной, заявила: «Толстой меня обожал». Когда А.А. отказалась от его помощи при получении квартиры, Толстой назвал ее «негативисткой». А.А. считает, что такое ее качество относится только к Толстому. (Примечание. В «Хождении по мукам» есть оскорбительные и явно несправедливые строки об Ахматовой, которая, однако, не названа там по имени [359].) (Будыко 1991: 483–484)

Рассказ Ахматовой, законспектированный Будыко, свидетельствует о том, что на тот момент, к середине 60-х, ее отношение к Толстому представляло собой вполне обдуманную конструкцию. Ахматова, опираясь на недостаточно верные факты, отказывала Толстому в принадлежности к «культуре Серебряного века», «петербургскому периоду». (Подобным же образом она, как показал О. Лекманов, изымала из истории акмеизма Сергея Городецкого, одного из двух главных его вдохновителей и идеологов — Лекманов 2000: 11.)

Первый и главный довод был тот, что Толстой был «желтым», бульварным писателем. Эволюция Толстого от семейно-психологического романа нравов с авантюрными фрагментами (первая часть «Хождения по мукам») к массовым, неканоническим жанрам: научной фантастике и авантюрному роману упреждала серапионовскую и формалистическую пропаганду остросюжетности в противовес психологизму и быту. Та же установка на остросюжетность во второй половине 20-х («Гиперболоид инженера Гарина», «Восемнадцатый год», «Черное золото») формалистам разонравилась: теперь она называлась «бульварностью».

Вряд ли справедливо распространять это определение на все творчество Толстого, как делает Ахматова. Однако можно уточнить, откуда она взяла это обобщение. Последовательным отрицателем всего, что делал Толстой, был Юрий Тынянов. Он неприязненно отнесся к толстовскому историческому роману «Петр Первый» (1930). Чуковский записал в Дневнике в 1932 году слова Тынянова: «Заметили ли вы, напр., как Ал. Толстой похож на Кукольника? И карьера в сущности та же. И даже таланты схожи» (Чуковский 1991-2: 86). В 1936 году Чуковский писал: «Теперь Тын<���янов> говорит о Толстом с ненавистью» (Там же: 130). Действительно, теперь Тынянов высказывался еще резче:

И он (Тынянов. — Е.Т. ) перешел на свою любимую тему: на Алексея Толстого:

— Алексей Толстой — великий писатель. Потому что только великие писатели имеют право так плохо писать, как пишет он. Его «Петр I» — это Зотов, это Константин Маковский [360]. Но так как у нас вообще не читают Мордовцева, Всев. Соловьева, Салиаса, вот успех Ал. Толстого. Толстой пробовал несколько жолтых жанров. Он пробовал жолтую фантастику («Гиперболоид инженера Гарина») — провалился. Он попробовал жолтый авантюрный роман («Ибикус») — провалился. Он попробовал жолтый исторический роман и тут преуспел — гений! (Там же: 134).

Если оставить совсем уж архаического Рафаила Зотова, — ни скучнейший Всеволод Соловьев, ни нестерпимо протокольный и прогрессивный Мордовцев, ни топорно-идейный граф Салиас, все трое с суконным языком — просто не имеют отношения к делу. Равно несправедлива характеристика иронической и пародийной повести «Похождения Невзорова, или Ибикус» как желтой и бульварной. Утверждения о «провале» «Ибикуса» и «Гиперболоида инженера Гарина» по контрасту с «Петром Первым» обозначают провал у тогдашней критики, что было делом нехитрым: сам Тынянов и «Аэлиту» счел провалом.