Владимир Санников - Записки простодушного

Утром я сообщаю новость братьям и сестре, и мы бежим смотреть на теленочка. А потом следим, как он подрастает.

Но вот наступает печальный день. Теленка отнимают от Зорьки, и пришедшие мужики закалывают его и сдирают шкуру, подвесив его за задние ноги к перекладине сарая. Конечно, взрослые старались делать это незаметно, когда мы были в школе, но полностью это не скроешь, и это было для нас большим потрясением. Помню, как Гера (не только самый глазастый, но и самый чувствительный из нас) заметил, что мама бросила в печь телячьи ножки, чтобы опалить их. «Ты чо это бросила, мама?» — вскинулся он. «Чо… чо!.. Да вон дров подбросила, печь-та еле пыхтит!» Но Геру обмануть трудно, он высоко подпрыгивает, успевает на лету рассмотреть в горящей печи дымящиеся ножки с копытцами и отчаянно причитает, совсем как плакальщица на похоронах: «Милый ты мой теленочек! Горят твои ноженьки! Да как же им больно!»

А за год счастливая детская память успевала вычеркнуть всё неприятное, и мы снова с нетерпением ждали очередного теленочка.

Корова помогла нам выжить в военные годы, хотя большую часть молока продавали — чтобы купить муки и какую-то одежонку. Но сколько же было забот и хлопот с нашей кривой красавицей-кормилицей! Утром и вечером дать сена, напоить, наварить чугун картошки и растолочь ее поленом, от которого в руки врезались занозы. И толочь можно только горячую, и горячая жижа, как гейзер, выбрызгивает и обжигает руки. А еще — чистить стайку. А еще — продавать молоко на базаре. (Случай: передо мной бутылка молока на прилавке, что-то (может — кто-то?) меня отвлекает на минуту, а потом я в изумлении таращу глаза на пустое место, где только что стояла моя бутылка.)

Но главная забота — заготовка сена.

Летом всё сравнительно просто. Коров в городе было довольно много, но и полей вокруг достаточно. Сначала корововладельцы нашей улицы решили пасти летом коров по очереди. Помню, с нетерпением ждал момента, когда пастухом стану. Еще бы: сяду на бугорочке, коровки пасутся, в дудочку играю, бичом хлещу, а главное — читать можно. Взял с собой книжку, но — даже и открыть ее не пришлось. У коров, как у людей, всегда находятся хулиганки. Все жуют травку или лежат, пережевывают, а ее вот несет куда-то в чащобу! Выгнал одну, а тут в другой взыграл дух свободолюбия! Видимо, и соседи наши поняли, что нужен профессионал, и наняли пастуха.

Хорошо помню: сквозь сон слышишь звуки пастушеского рожка, артистическое щелканье бича и мычанье коров — гонят стадо нашей улицы. У каждой улицы было свое стадо (голов, я думаю, до полусотни). Приятно было слышать, как мама выгоняет нашу Зорьку, и снова погружаться в сон. А вечером стадо гонят с полей, и вся армия коров, которые паслись на воткинских лугах, делится на отряды, и каждый вливается в свою улицу. В отличие от коров-дур, которые не знали свой дом, Зорька свой дом отлично знала, и даже припозднившись, мы с умилением видели, как она ждет нас, щиплет скудную травку у наших ворот.

Но — бывает и на старуху проруха. Иногда Зорька отставала от стада, и мы бросались искать ее. Именно бросались — угонят, продадут или на мясо пустят! Невелик город, невелики и угодья, но всё-таки это километры, если не десятки километров. Во время таких вот поисков, летом 42-го (спустя два года после смерти папы) произошла странная история. Мама и тетя Толя (Евстолия) безуспешно искали Зорьку. Вечерело, устали. Тетя Толя говорит: «Вот, был бы Зино живой, мы бы с тобой не моталися, он бы быстро нашел». И не успела она это сказать, как на противоположном склоне небольшой лощины они обе отчетливо увидели трех спускающихся вниз коров, и первая из них — Зорька! Мама и тетя Толя с радостными криками: «Слава тебе, Господи!» бросились им навстречу, а те вдруг пропали. Зорьку тогда нашли, но совсем в другом месте…

Ну это я про лето говорил. А зимой чем корову кормить? — сеном. На зиму его нужно не меньше 10 возов. А откуда их взять?

Заготовляли сено мы сами, косили на полях по договоренности с колхозами, исполу, а то и из третьей части: из каждых трех заготовленных нами возов два — колхозу, один — нам. Косить — работа тяжелая, тем более что колхоз выделял нам самую неудобь — в болоте, с кочками, или заросшую всяким будыльником. Мама косила одна, я подключился только лет с 14-ти: спускаешься по крутому склону, машешь косой и только и думаешь: «Как бы не свалиться!» Иногда накошенное с таким трудом сено сгнивало от затяжных дождей.

Ну а высохшее сено мы сгребали все вместе. Нам нравилась эта работа. Идешь с граблями вдоль крайнего ряда покоса и, как учила мама, далеко выбрасываешь вперед грабли, тянешь их на себя, на уровне ноги делаешь мгновенную остановку, а затем рывком бросаешь охапку сена назад и немного вверх, на следующий рядок сена. И вот уже вместо рядков с тоненькими пластинками сена образуются валы. Как приятно было кувыркаться в этих валах! Ляжешь на валу, раскинув руки, закроешь глаза, и душистое сено под тобой потрескивает тысячами былинок, создавая полную иллюзию дождя. Я даже сперва глаза открывал в недоумении: «Что, дождь начался?» Но — у мамы долго-то не залежишься. На небо показывает, кричит: «Скорей давайте! Кажись, дождик собиратся!» Мама не ходит — летает по покосу, поглядывая на небо и молясь: «Матушка Владычица Богородица! Пронеси тучу мороком!» Мы делим валы на небольшие копёшки, подтыкаем под каждую две прочные палки и на этих палках, как на носилках, бегом стаскиваем эти копёшки в центр покоса. А там мама уже закладывает стог — с силой, налегая всем телом, втыкает в землю высокий прочный шест (стожар), обкладывает его сеном. Стаскав к будущему стогу копешки, мы с мамой начинаем стожить. А младшим, Шурке и Герке, объяснять не надо — с граблями бегают по покосу, подгребают к стогу оставшееся сено, чтобы ни охапки не пропало. Я встаю на стог, а мама снизу вилами подает мне сено. Я его хватаю и, держась за шест в середине — стожар, равномерно раскладываю и утаптываю. Не дай Бог оставить где-то дыру — попадет туда вода, и загниет сено, пропадет стог. Но и примериваться долго тоже нельзя: мама, как машина, из последних сил бросает и бросает громадные навильники сена. Только бы самому не подвернуться под острые вилы (бывало и такое), и только бы успеть до дождя! И когда начинается дождь, он нас только радует — смывает с плеч липкий пот и колючую сенную труху. «Слава тебе, Господи! — крестится мама. — Ну вот, сыночки, большое дело сделали, сена воза три верных будет. Вы у меня ударная бригада!»

Вот сейчас смотрю я иногда на работу в колхозах-совхозах некоторых двухметровых тружеников села. Да сто очков вперед дала бы им наша «бригада», где старшему было лет 13–14, а младшему — 9–10!