Ольга Добиаш-Рождественская - Крестом и мечом. Приключения Ричарда І Львиное Сердце

Но сроки плохо были рассчитаны Ричардом. Война между ним и Филиппом только начиналась.

«Берегитесь! — писал последний своему ученику Иоанну Безземельному. — Дьявол выпущен на свободу!»

Филипп понимал, что в долгой борьбе с анжуйской державой французского сюзерена теперь ждал самый тяжелый ее период. Если двадцать пять лет назад, когда отцу его удалось вовлечь всех детей Генриха в войну против старого Плантагенета, весы этой борьбы стали было склоняться в пользу капетингской Франции, если по смерти первого сына Генриха Филипп искусно интриговал против Генриха и Ричарда вместе с третьим сыном, Жоффруа Бретанским, если в конце 80-х годов — на этот раз в союзе с Ричардом и Иоанном — он победоносно провел войну против их отца, загнав его в могилу Фонтевро, если, наконец, в будущем его ждала решительная победа при Бувине, где он лишил последнего принца из этой семьи, Иоанна, всякой опоры на материке и престижа в Англии, то ведь этого будущего он не мог предвидеть в 1194 году, а прошлое не могло его успокоить в грозной тревоге: с освобождением Ричарда перед ним стоял противник настолько могущественный, что вся долгая работа Капетингов могла оказаться бесплодной перед ураганом его яростной энергии и мстительности. В войне последовавших долгих пяти лет (1194—1199) были моменты, когда единственный сын Людовика VII должен был чувствовать, что капетингский трон качается. На этот раз против него было слишком многое. Заручившись «вассалитетом» Ричарда, сам Генрих стал его союзником; положение еще улучшилось

80

для Ричарда, когда за смертью Генриха в 1198 году императором был избран его племянник — Оттон Брауншвейгский.

Тогда, в свою очередь оценив перемену фронта, «юный брат» Ричарда также изменил Филиппу и перешел на сторону его соперника. Теперь против Филиппа — и косвенно за Ричарда — вставали могучие восточные вассалы Капетинга, встревоженные его агрессивной политикой. Претендент на фландрское наследство Балдуин IX, так же как и правительства фландрских городов, вступил в борьбу с Филиппом. Нормандия, за полвека уже привыкшая к власти Плантагенетов, не хотела принимать гарнизонов Филиппа в стены своих городов. Наконец, сам Ричард со свойственной ему находчивостью, предвосхищая на рубеже XIII века методы войны итальянского Ренессанса и пренебрегая феодальными ополчениями, организовывал целые наемные армии, во главе которых стояли искатели приключений Меркадье, Лувар, Алге, душой и телом преданные отважному и щедрому вождю. Воспоминаниями из походов викингов отзываются быстрые, как ураган, марши этих наемных дружин

«из Аквитании в Бретань и из Бретани в Нормандию».

Они опустошают на своем пути все,

«не оставляя собаки, которая лаяла бы им вслед».

Они над окристаллизовавшимся, отчасти замиренным и вошедшим в известные рамки феодализмом XII века создают как бы новый пласт подвижного и дикого военнодружинного быта, овладевая замками прежних господ, раскидывая на целые области свои военные лагеря — военную угрозу деревни и купеческой ярмарки.

«Я, Меркадье, слуга Ричарда, славного короля Англии... служивший верно и отважно в его замках... всегда подчиняясь его воле и скорый в выполнении его повелений, я стал дорог этому великому королю и им поставлен во главе его армии».

Напрасно Филипп пытался, подражая своему страшному сопернику, противопоставить его наемным шайкам своих, и Меркадье — Кадока. Организация военного авантюризма не была его ремеслом. Ему приходилось всюду отступать перед Ричардом. В битве при Фретевале он потерял свои архивы и свою казну. В битве между Курселем и Жизором он бежал, преследуемый Ричардом,

«точно голодным львом, почуявшим добычу»;

он едва-едва не был взят в плен; и у самых ворот Жизора, куда он спасался, с высоты подломившегося под тяжестью беглецов моста он упал

81

в волны Эпты

«и напился ее воды»,

а два десятка рыцарей, бывших с ним, нашли в ней свою могилу. В конце 1198 года

«Ричард так его прижал, что он не знал, куда повернуться: он вечно находил его перед собою».

Тогда Филипп обращается к посредничеству папы. По его просьбе легат Иннокентия III Петр Капуанский съезжается с Ричардом в январе 1199 года, чтобы поговорить о «прочном мире». Но на какой базе возможен был прочный мир? Ричард требовал восстановления всего, что захватил Филипп во время его пребывания в Сирии и в плену:

«Не будет он владеть моими землями, пока я держусь на коне. Можете ему это сказать!»

Но добиться этого не обещает кардинал.

«Можно ли заставить человека вернуть все, что удалось ему захватить?.. Вспомните, какой грех совершаете вы этой войной. В ней гибель Святой земли... Ей грозит уже конечный захват и опустошение, а христианству конец».

Король склонил голову и сказал:

«Если бы оставили в покое мою державу, мне не нужно было бы возвращаться сюда. Вся земля Сирии была бы очищена от язычников...»

Быть может, напоминание о Сирии было главным мотивом, заставившим в конце концов Ричарда согласиться на мир, точнее, на пятилетнее перемирие.

Попытка выторговать у Ричарда пленного епископа Бове привела только к гневной вспышке холерического короля:

«Он взят был не как епископ, но как вооруженный рыцарь, с опущенным шлемом. Стало быть, за этим явились вы сюда? Не будь у вас другого поручения, сам римский двор не оберег бы вас от оплеухи, которую вы могли бы показать папе на память обо мне... Кажется, папа смеется надо мною?.. Он не пришел ко мне на помощь, когда, находясь на службе у Господа, я был взят в плен; а вот теперь он заступается передо мною за разбойника, тирана, поджигателя... Бегите вон отсюда, предатель, лжец, плут, симоньяк *28. Симоньяк — занимающийся симонией, т.е. продажей церковных должностей. — Б. К. *! Устройтесь так, чтобы не попадаться мне на дороге».

Такими словами напутствовал Ричард парламентера мира. Впрочем, и сам мир им принят был на условиях крайне тяжелых. Кроме очень немногих замков Оверни и Нормандии, вся анжуйская держава должна была быть восстановлена. Филипп обязывался стать союзником Оттона и женить сына на племяннице Ричарда Бланке Кастильской.

82

Кольцо владений Плантагенетов вновь плотно смыкалось, сцепляясь с дружественными им политическими союзами, вокруг владений парижского короля. На этот мир — до лучших времен — Филипп должен был согласиться, оставляя вдобавок в руках Ричарда своих друзей и союзников.

Рассчитывал ли действительно Ричард, что этот мир будет прочным, что он даст ему возможность вторично собрать силы для нового предприятия на Востоке? Трудно было бы ответить на вопрос, какими планами занята была голова Ричарда в тот короткий промежуток в несколько недель, которые отделили заключение этого мира от случайности, внезапно прервавшей пеструю игру его жизни. Из хроник очень трудно сделать определенные выводы. На этот счет мы знаем, что Ричард отправился в Аквитанию, чтобы усмирить непокорного лиможского виконта Адемара V. Геральд Камбрезийский определенно говорит, в чем заключалась вина этого виконта. Ричард подозревал его в утайке половины сокровища его покойного отца и хотел заставить его выдать неправильно присвоенное. Недружелюбные Ричарду писатели готовы объяснить эту странную экспедицию, предпринятую немедленно после заключения мира в тяжелой и напрягающей войне, мотивами столь характерной для него, по их мнению, «жадности». Но если мы вспомним, что все предшествующие известные нам ее проявления были подготовкой к каким-то новым большим усилиям, что первая погоня за казною отца, ограбления Сицилии и Кипра совершились ввиду крестового похода, то мы можем предположить, что та же мысль побудила Ричарда отправиться в поиски за лиможским золотом. Со времени беседы его с Петром Капуанским, которая так сильно уколола его напоминанием о Сирии, мы не имеем, правда, никаких указаний на то, чтобы он возвращался к мысли о походе.