Ольга Добиаш-Рождественская - Крестом и мечом. Приключения Ричарда І Львиное Сердце

90

ного периода средневековья. Ричарду дано было отразить некоторые сильные его черты. Vailland roi — «бодрый король», так любит называть его Амбруаз, le preux roi — «доблестный», le non-pareil — «бесподобный».

«Нет во всем мире такого воина». «Как овцы перед волком, разбегаются перед Ричардом его враги».

Ричард в зеркале Амбруаза не вполне отражает реального, но это отражение полно жизни и «односторонней» правды, как полна их «История священной войны», хотя и она весьма своеобразно отражает действительную историю. Перед нами поэтическая правда истории и ее героя, то лучшее, что было или могло быть в ней и в нем, в изображении, полном простодушной жизни и нежной, прозрачной красоты.

Я думаю, во всей литературе средних веков нет поэтического произведения, которое чаще заставляло бы вспоминать о величественно-простой, четкой живописи гомеровских поэм, чем эта Илиада XII века. Более чем в 12 тысячах стихов «Истории священной войны» — ее точнее бы назвать «Песней о Ричарде» — нет ни одной строчки, которую читатель предпочел бы отбросить как скучную, мертвую или лишнюю, которая не двигала бы либо действие, либо живопись, либо характеристику. Не нужно никаких специальных критических исследований, чтобы убедиться, что если как целое (очень стройное и пропорциональное целое) поэма была сконструирована и обработана впоследствии, на досуге, то творилась, писалась она по пути: на корабле Ричарда, в виду светившего его факела, в промежутках между штурмами стен и переходами в пустыне. Эту постоянную, неотвлекающуюся автопсию читатель угадывает непрерывно, когда видит в изображении поэта картину

«четырех морей, которые, взаимно возбуждая друг друга, вступают в битву у острова Родоса»;

когда чувствует

«на спине холодное дыхание изменчивого ветра, который то становился ласковым к нам (courtois pour nous), то хватал сзади и гнал так быстро, что каждый из нас исполнялся ужасом перед пугающей бездной, какая нас окружила»;

когда вместе с автором вздрагивает от

«холодной сырости, под которой все начали хрипнуть, кашлять и страдать опухолями ног и головы»,

или переживает «под пылью и зноем» впечатления «томящей жажды»; когда вместе с ним подвергается нападениям тарантулов и слышит

«страшный шум, какой по совету одного мудреца поднимают в лагере, чтобы выгнать эту пакость,

91

стуча в шлемы, железные шапки, бочонки, седла, чаши, котлы и печи».

Амбруаз всегда живописно прост и трезво реалистичен, рассказывает ли о триполийском графе, «у которого отвисла губа»; о проводке застоявшихся коней, которые совсем отяжелели и были обессилены и оглушены, выйдя на берег после месячного пути; о первой ветряной мельнице, построенной в Сирии немцами, на которую

«с изумлением и страхом смотрели враги Господа»;

об обрезанных косах турок, знаке их траура; о весеннем посеве злаков, предпринятом крестоносцами, чтобы иметь возможность варить себе похлебку; об оливковых и миндальных рощах, где расположился христианский лагерь. И если он, очевидно, что-то путает, когда говорит о

«штанах Магомета» как о «знаке, изображенном на турецких знаменах»,

то с несомненным знанием дела он предлагает читателю отличать в женском населении лагеря от непотребных девок тех

«добрых старушек, работниц и прачек, которые мыли белье и головы крестоносцев, а в вычесывании блох не уступили бы обезьяне».

«Дни проходили, и случалось много разных вещей» (comme les jours passaient, il arrivait bien des choses) — этим многократно повторяющимся в сирийской части его поэмы припевом автор вводит в разнообразные эпизоды долгих странствований и осады. В их ряду немало удивительных для Амбруаза событий, «чудес». Но, даже изображая то, что представляется ему несомненным чудом, он не подводит его под чудотворный шаблон, не покрывает той густой позолотой священного восторга и стереотипного выражения, которая скрыла бы краски жизни. Простодушные, рассказанные им чудеса, так же как и обычные анекдоты, живо вводят в повседневную жизнь лагеря:

«Был в турецком лагере метательный снаряд, причинивший нам много вреда. Он кидал камни, которые летела так, точно имели крылья. Такой камень попал в спину одному воину. Будь то деревянный или мраморный столб, он был бы разбит надвое. Но этот честный храбрец даже его не почувствовал. Так хотел Господь. Вот поистине сеньор, который заслуживает того, чтобы ему служили, вот чудо, которое внушает веру!»

Каково, прибавим, Ричардово воинство, в котором, хотя бы в качестве чудесных исключений, попадались честные храбрецы, не чувствовавшие ударов камня, от которых разбился бы надвое каменный столб!

«Дни про-

92

ходили, и случалось много разных вещей. Случилось, что некий рыцарь пристроился к рву, чтобы сделать дело, без которого никто не может обойтись. Когда он присел и придал соответствующее положение своему телу, турок, бывший на аванпостах, которого тот не заметил, отделился и подбежал. Гнусно и нелюбезно (discourtois) было захватывать врасплох рыцаря, в то время как тот был так занят». Турок уже готов был пронзить его копьем, «когда наши закричали: „Бегите, бегите, сэр!.." Рыцарь с трудом поднялся, не кончив своего дела. Взял он два больших камня (слушайте, как Господь мстит за себя!) и, бросив их, наповал убил турка. Захватив вражеского коня, он привел его в свою палатку, и была о том большая радость».

Есть в распоряжении Амбруаза и более изящные, нежные и строго-печальные воспоминания осады. Одной из важных задач осаждавших было заполнить рвы. Для этой цели со всех сторон сносились камни.

«Бароны привозили их на конях и вьючных животных. Женщины находили радость в том, чтобы притаскивать их на себе. Одна из них видела в том особое утешение На этой работе, когда собралась она свалить тяжесть с шеи, пронзил ее стрелой сарацин. И столпился вокруг нее народ, когда она корчилась в агонии... Муж прибежал ее искать, но она просила бывших тут людей, рыцарей и дам, чтобы ее тело употребили для заполнения рва. Туда и отнесли ее, когда она отдала богу душу. Вот женщина, о которой всякий должен хранить воспоминание!»

Но живее и ярче всего среди этой многокрасочной картины, среди грозной воинственной драмы фигура главного актера — героя, любимца простодушного поэта,

«доблестного, великодушного, верного Ричарда»,

льва пустыни, орла высот и вихрей, меча христианской Сирии. Почти резвым мальчиком в безудержновеселой отваге изображает его Амбруаз на Кипре. Ричард гонится за императором, который жестоко раздразнил его своим вышеупомянутым «поносным» ответом (Troupt sire!). Он загнал своего коня

«и по пути схватил коня или кобылу, я уже не знаю, что это было; у нее позади седла болтался мешок, и поводья были веревочные. В одну минуту был он в седле и крикнул подлому и коварному императору: „Ну-ка, император, поди сюда, скрести копье со мною!" Но тот уклонился. К утру греки успели собрать большие силы, и император, поднявшись на гору, смотрел, как его люди осыпали стрелами войско Ричарда, которое не двигалось с места. К королю подошел