Анатолий Конаржевский - Десять лет на острие бритвы

Все мы получили валенки, правда, не новые, но все же валенки. Итак, завтра начинался мой первый рабочий день в условиях неволи. Ну что ж, будем трудиться. В мою бригаду попали Литвинов, два баптиста, один из жуликов, директор совхоза и Вова, почему-то не запомнились. Сопровождал нас и в этот раз и в дальнейшем всего один конвоир. У башни нас ожидал, очевидно, десятник или прораб из вольнонаемных. На площадке лежали бревна с объемистыми комлями лиственницы, стоял козел для распиловки бревен на доски. На нем лежало нераспиленное бревно. Вольнонаемный вызвал бригадира, то есть меня. Задание на сегодня — распустить это бревно на доски толщиной 50 мм, а затем из них на двух верстаках заготовить доски шириной 20 мм. Убрать в одну кучу опилки, лежавшие на площадке, на третьем верстаке сначала доски обработать шерхебелем, а потом рубанком, на четвертом их отфуговать и подогнать кромки, и уложить в штабель, который был уже кем-то до нас начат. Когда-то я хорошо познал столярное дело и даже умел полировать мебель, поэтому мне ничего не стоило объяснить, как надо пилить лучковой пилой, как строгать и фуговать, да и ученики мои оказались достаточно толковыми, тем более, что среди них было два плотника. Сам я встал за нижнего пильщика, верхним был Литвинов. Верх мне оказался не под силу. Слишком тяжелая работа тянуть снизу вверх эту громадную пилу. В первый день задание мы не выполнили. До зоны еле доплелись от усталости. Еще бы, столько дней быть в почти неподвижном состоянии — и сразу навалилась тяжелая физическая работа. Я никогда не забуду, как в 1928 г. с трудом подносил ко рту ложку с супом, придя домой после целого дня работы с лучковой пилой, распуская доски на рейки и работая шерхебелем. Все это пригодилось сейчас. После ужина сразу завалились спать. Такое состояние длилось несколько дней, а потом мы втянулись и все пошло гладко.

Прошло недели три, как я бригадирствовал, наступила середина февраля. На работе мною были установлены следующие порядки: десятиминутный перерыв на курение через каждые два часа, курить только в одном месте, где нет стружек и опилок. Такое место было расчищено, и устроена скамейка из двух чурбаков и доски. Все спички обязаны были сдавать мне, хотя это и не понравилось кое-кому, но я настоял на своем, т. к., не зная всех членов бригады, я не мог доверять им. Морозы, на наше счастье, не превышали 12–15°, и работать приходилось, даже сбросив свое верхнее одеяние, особенно мне — нижнему пильщику. На время перерывов Володя разжигал небольшой костер вдали от нашей рабочей площадки, куда собиралась вся бригада погреться. На обед ходили в зону. В один из таких ясных тихих февральских дней, вернувшись с работы в зону, сели за ужин. Внезапно раздался крик: «Смотрите, башня горит!» Все бросились к окну. Из башни клубами валил черный дым и вырывались яркие языки пламени. Загудели паровозы на станции, один из них уже двигался к башне. У меня в полном смысле слова упало сердце. Это конец. Надвинулась страшная угроза обвинения в поджоге или в лучшем случае в том, что я, как бригадир, не уследил, а может и сам навредил, а статья 58 только способствовала таким выводам. Короче говоря, я переживал чертовски, да и бригада была очень удручена. Но все в один голос говорили о том, что в башне никто из них не был и не мог быть. Это было часов в 6 вечера, а в 10 меня вызвали к срочно приехавшему из Урульги оперуполномоченному. Удивляло то, то никто из лагерного начальства за все эти три-четыре часа к нам ни разу не зашел. Первый, заданный им вопрос: «Вы бригадир?» — «Да». — «Какая у вас статья?»— «58, п. 10». — «Расскажите о составе вашей бригады, что там за люди. Не мог ли возникнуть пожар от брошенного окурка?» Я ответил отрицательно, объяснив, почему такого произойти не могло: порядок, действовавший на площадке, исключал возможность пожара. Тем более, что в этот день никто не заходил внутрь башни, только я лично после окончания работ, как всегда, зашел в башню и все проверил. В самой башне не могло быть и не было стружек, т. к. туда заносились только готовые и шпунтовые доски. Маленькая печурка, находящаяся у стены бетонного стакана, нами никогда не разжигалась, даже несмотря на замечание конвоира, почему мы ее не используем. Так что, я совершенно не понимаю, как это могло случиться. Просто логики нет в том, что поджог мог сделать кто-либо из бригады, т. к. он должен был понимать, что вся бригада понесет какое-то серьезное наказание, в том числе и он. Оперуполномоченный допросил всех членов бригады и ушел.

Настроение у всех нас было, прямо скажем, отвратительное. Тревога усилилась, когда на следующий день нас на работу утром не вывели. Часов в 12 появился начальник и предложил быстро отправиться всем на участок. Отозвав меня в сторону, он сказал, что там на башне приготовлена горячая вода, тряпки и щетки, надо будет во что бы то ни стало к вечеру смыть копоть не только со стен, но и отовсюду. «Пол, лестницы — все должно быть чистым. Надеюсь, вы поняли задачу?»— закончил он.

Войдя в башню, мы с удивлением огляделись: почти нигде не было видно следов пожара. Только в некоторых местах внутренней обшивки чернела копоть. В башне уже потрудились вольнонаемные и бытовики, так что нам осталось по существу доделать их работу. Оказалось, что пожар возник по вине сторожа, который наладил буржуйку, растопил ее, а сам пошел куда-то в магазин на станцию. Труба, выведенная внутрь бетонного стакана, раскалилась, от чего загорелась одна из досок, находившаяся в стакане. Доска была сухой и пошла полыхать, как спичка, а там вспыхнули и остальные. Подоспевший паровоз их затушил. К приезду комиссии из Урульги все было чисто, никакого следа пожара не осталось. Был составлен и акт, в котором убыток определялся в несколько десятков рублей. Все мы, конечно, были очень рады такому окончанию инцидента.

В начале марта я получил первое ответное письмо от жены. Она сообщала, что с ними, т. е. с ней и Юрой, все в порядке. Она пока живет у Сергея, а Юра — у брата Константина. Но дальше не знает, как быть, т. к. у Сергея начались неприятности из-за нее. Жена сообщала, что моя сестра Ира выслала посылку с теплым бельем, носками и немного всяких продуктов. Посылку также собирает и Сергей. Она с трудом устроилась плановиком на какую-то овощную базу, где директор не посчитался с тем, что муж — враг народа, а то она ходила месяца два без работы. Нигде не принимали, как только заходил разговор обо мне. Брата Костю тоже уволили из его СКБ, и он целый месяц искал работу, пока его не приняли в Электротехнический институт им. Ульянова-Ленина зав. радиолабораторией. И то это произошло благодаря помощи военкомата, куда он обратился. Таким образом, вести из дома не особенно успокаивали.