Рихард Зонненфельдт - Очевидец Нюрнберга

К тому времени я подружился с компанией из четырех холостяков, немецких евреев, которые делили большую квартиру и пользовались услугами дворецкого, повара и уборщицы. Когда я сказал им, что хочу найти работу, они не поверили ушам, но потом один из них познакомил меня с индийским господином, который управлял мастерской по изготовлению простых радиоприемников – хороший бизнес, потому что импортных радиоприемников уже было не достать. Он взял меня к себе на испытательный срок без оплаты, но скоро я уже руководил дюжиной индийцев, собиравших простые двухламповые приемники. Я научился играть роли, которые подкидывала мне судьба: теперь я нес бремя белого человека в Бомбее и получал за это приличные деньги. Я знал, что это воплощение тоже будет временным. Что же потом, думал я.

Мне было семнадцать лет, за мной не присматривали ни родители, ни кто-то другой, у меня были взрослые друзья, работа и жилье в интересном городе, далеком от нацистов и британских тюремщиков. Я мог приходить, уходить и поступать, как мне вздумается. Эта восхитительная свобода и способность позаботиться о самом себе компенсировали неуверенность в будущем и потерянную связь с семьей. Но все-таки мне не хватало постоянной подружки и друзей-ровесников.

Однажды я поехал в американское консульство. Войдя в здание, я заметил, какая там приятная прохлада. И знак: «Кондиционеры Кэрриер». Мне еще никогда не доводилось бывать в кондиционированном здании. Среди бомбейской жары я впервые попробовал Америку, и она была чудесная и прохладная на вкус. «Вот это по мне», – подумал я.

Вице-консул Уоллес Ларю был высокий и худой человек с короткой стрижкой. На нем безупречно сидел коричневый костюм, каких я еще не видел – потом я узнал, что такие носят на Палм-Бич. Он спросил, что мне нужно, и я сказал: «Я хочу поехать в Америку». Он попросил мои документы. У меня было только удостоверение личности, выданное комиссаром полиции в Бомбее, но мистеру Ларю требовалось свидетельство о рождении, чтобы он мог занести меня в квоту из Германии. Потом он спросил, почему я хочу в Америку, и я сказал, что мои родители в Балтиморе.

– Ты знаешь кого-нибудь в Балтиморе? – спросил он.

Я знал только мистера Лэнсбери, который выступил поручителем для моих родителей, чтобы они получили визу. Мистер Ларю подскочил.

– Ты сказал – Лэнсбери? Ты что, разыгрываешь меня?

Я растерялся. Я не понимал, о чем он говорит. Он сказал, что знаком с мистером Лэнсбери, и добавил:

– Мы с тобой свяжемся.

Как я узнал в течение недели, мистер Ларю удостоверился, что я обращался за визой в Берлине еще в 1937 году, и получил подтверждение моей истории. Он сказал, что может дать мне визу. Но у меня не было паспорта. «Без проблем», – сказал он. Он выдаст мне удостоверение. Но я должен показать ему билет до Соединенных Штатов, прежде чем он сможет выдать визу.

Кто бы мог поверить в такой оборот! Я еду в Америку! Мой брат по-прежнему находился в интернате в осажденной Англии, а из-за подводной войны пассажирские суда перестали ходить оттуда и из нацистской Европы через Атлантический океан. Моим товарищам по заключению в Бомбее, в то время имевшим официальный статус граждан государства, находящегося в состоянии войны с британскими властями Индии, ехать было некуда. Сотни остальных интернированных, с которыми я плыл в Австралию, до сих пор сидели в буше. Почему же случилось так, что мне одному досталась американская виза?

По пути из Бомбея в Америку нужно было идти через Цейлон и Индонезию в японскую Иокогаму, а оттуда к западному побережью Соединенных Штатов. Обойти почти весь земной шар и прибыть в Нью-Йорк – это вполне соответствовало моей склонности к приключениям, но я боялся, что Япония скоро вступит в войну с США. Возможность очутиться в японской военной тюрьме меня не привлекала.

Другой путь лежал через Южную Африку в Южную Америку и Карибы. Суда компании «Америкэн президент лайн» ходили по этому маршруту, но предлагались только дорогие билеты первого класса. Их «Президент Вильсон» должен был отплыть из Бомбея 21 марта 1941 года и предположительно прибыть в Нью-Йорк 26 апреля. Билет первого класса стоил 660 долларов, в то время для меня это была огромная сумма.

Родители сумели собрать часть суммы. Я успел сэкономить несколько сотен долларов со своей зарплаты и последние двадцать долларов занял у тех самых холостяков, готовых прийти на помощь. На последние рупии я купил третью рубашку и несколько недорогих сувениров. Друзья устроили для меня прощальный банкет. В утро отъезда я взял такси и поднялся на борт «Президента Вильсона» с черным металлическим ящиком вместо чемодана. На мне был серый льняной костюм, постиранный и выглаженный, и пробковый шлем цвета хаки. Теперь я был пассажиром первого класса. Каюту со мной делил турок, который ни разу со мной не заговорил. Еще на лайнере плыло несколько симпатичных девушек-американок, которые уезжали подальше от военной угрозы в Азии и на Ближнем Востоке.

Поскольку США еще сохраняли нейтралитет, буквы «USA» ярко светились на борту корабля, чтобы уберечь его от атак немецких подводных лодок. Этот рейс был настолько безопасным, насколько было возможно в 1941 году.

Через несколько дней после того, как мы вышли в море, я поразил корабельного радиста своими познаниями в беспроводной связи. Он договорился со мной, что мы будем держать это в строжайшем секрете, и несколько часов каждый день я сидел за радиоприемником в его рубке, а он дремал тут же, чтобы на всякий случай быть поблизости. Он прилично мне платил, но я умудрялся тратить деньги на виски, сигареты, новую одежду и еще кое-какие вещи в портах захода. Я много играл в бридж с британским баронетом и его женой. Это было чрезвычайно приятное путешествие длиной в пять недель, и как же оно отличалось от моего предыдущего плавания!

К концу пути у меня было достаточно денег, чтобы отдать долги, и еще осталось три доллара, чтобы не пропасть в США. С нами плыли несколько миссионеров, и они не одобряли мой образ жизни. Однако я прекрасно поладил со всеми остальными, кто не старался меня перевоспитать. Я помню, что вкусно ел и премило проводил время с Салли Симмс в укромных уголках на шлюпочной палубе. Ей очень ловко удавалось делить внимание между мной и симпатичным молодым стюардом. Я стал лучше разбираться в радио, как тогда называли электронику, и морских законах. Колючая проволока, «Дюнера» и бомбейская суматоха быстро уходили в прошлое. В салоне лайнера крутили американское кино, и я по нескольку раз посмотрел некоторые фильмы. Салли, которая говорила с милым техасским акцентом, заставила меня тренировать голливудский выговор и позднее заверила меня, что я говорю, как настоящий янки.