Ева Берар - Бурная жизнь Ильи Эренбурга

Илья Эренбург неизменно оказывался в центре событий. Опираясь на его романы, стихи, статьи, очерки, письма, можно в подробностях воссоздать историю этих пяти десятилетий. Он писал романы один за другим, но они не были макулатурой и однодневками, они — свидетельство проницательного наблюдателя, неутомимого путешественника, настоящего бойца, страстно отстаивавшего свою правду. Это был репортер, создавший летопись своего века, видевший все своими глазами и написавший обо всем, что видел. Как свидетель и очевидец Илья Эренбург не имеет себе равных.

Его «Исповедь сына века» не всегда до конца искренна. Порой Эренбургу приходилось кривить душой. Он воспевал индустриализацию в романе «День второй», в других романах тридцатых годов утверждал преимущества социалистического образа жизни; будучи на Западе, в своих выступлениях отрицал существование «еврейского вопроса» в СССР, воспевал Отца народов, клеймил американский империализм. Но он был убежден, что такая ложь — во имя социального прогресса, мира во всем мире, сплочения всех передовых людей, торжества интернационализма и защиты культуры.

Эренбург был вынужден постоянно лавировать, пытаться отстоять главное, пожертвовав второстепенным, — и в этом он тоже был сыном своего века, страшной эпохи вынужденных сделок и компромиссов, эпохи мюнхенского сговора и Ялтинской конференции. Появление типа «человека лавирующего» стало прямым следствием красной и коричневой диктатур. Когда речь идет о положении интеллигенции в гитлеровской Германии или сталинском Советском Союзе, обычно говорят о страхе — но это заблуждение. Страх всегда связан с неопределенностью: если я скажу правду, то меня могут арестовать… пытать… наконец, расстрелять. Тоталитаризм же уничтожает всякую неопределенность. И Эренбург это прекрасно знал: его бы уничтожили, если бы он сказал хоть слово правды, например, о товарище своей юности Николае Бухарине. В таких условиях говорить правду было равносильно самоубийству: доказательство тому — участь, постигшая Мандельштама. Эренбург хотел выжить — чтобы видеть и осознавать происходящее вокруг, участвовать в жизни и по мере сил защищать тех, кому он в состоянии помочь. Он молчал о преступлениях, которые мог бы разоблачить, — в этом его позже неоднократно упрекали. Он не отрицал того, что молчал в те страшные годы, и считал это наименьшим из своих грехов. Эренбург воспевал верность и считал ее высшим достоинством человека. «Верность — зрелой души добродетель», — писал он в своих стихах 1939 года. Восхищение способностью человека хранить верность вопреки бесчеловечной реальности — еще одна черта эпохи: чем острее честный человек ощущает свое бессилие изменить окружающую действительность, тем более непроницаемой становится стена, ограждающая его внутренний мир от мира внешнего.

Эренбург всегда оставался оптимистом. Он надеялся, что его вера в грядущие перемены в России не является утопией. Он хотел дожить до этого дня, увидеть их торжество. Самоубийство может быть возвышенным и впечатляющим, но в конечном итоге оно всего лишь театральный жест, который только на руку режиму. Эмиграция — еще один вид капитуляции, отказ выполнять свой гражданский долг. Единственный путь представлялся ему плодотворным — трудиться на ниве культуры, повышать культурный уровень в России; культура была единственной дорогой к свободе.

Автобиографическая книга Эренбурга «Люди, годы, жизнь» стала реализацией этой идеи; создавая свои мемуары, Эренбург стремился придать смысл своей собственной жизни. Он рассказывает молодым соотечественникам, какой была культура в годы его юности — великая культура, раздавленная тиранией и уже позабытая к тому времени, когда Эренбург начал писать свои воспоминания. Он рассказывает о поэтах, художниках, режиссерах, ученых, писателях. Он упоминает убитых, уехавших в эмиграцию, оболганных и высланных из страны; впервые за несколько десятилетий вновь звучат запрещенные имена. Эренбург сражается с цензорами, бдительными реакторами, здравомыслящими и осторожными доброжелателями и почти всегда выходит победителем. Он выполняет свой долг — пробуждает национальную память.

Однако есть еще и зарубежная культура. Сталинизм отрезал Россию от Запада: долгое время все деятели культуры, которые не были коммунистами, огульно шельмовались как прислужники империалистической реакции. Эренбург рассказывает о своей дружбе с европейскими писателями, художниками, политикам не из тщеславия, не для того, чтобы показать, что он был принят в интеллектуальную элиту века, но чтобы познакомить соотечественников с теми знаменитыми людьми, чьи имена запрещалось произносить. Его воспоминания представляют художников разных национальностей: русских, французов, итальянцев, немцев. Все они внесли вклад в мировую культуру.

Всемирную известность принесла Эренбургу его публицистика военных лет. Его статьи появлялись почти ежедневно и были, как говорили тогда, «действеннее автомата». Их успех у тогдашних читателей не знал себе равных: их читала вся армия, они заучивались наизусть всеми — от маршала до пехотинца, они доходили и до штабов, и до самых дальних окопов. Эренбург не пытался упрощать, когда писал для солдат. Он утверждал: наша армия, сражаясь с фашистами на Волге, защищает не только сокровища Эрмитажа или Третьяковской галереи, но и Сикстинскую капеллу Ватикана, и Прадо, и Пинакотеку. И хотя он перечислял музеи «буржуазной» Европы, его понимали рабочие и колхозники, надевшие солдатские шинели. Он обладал почти волшебным даром подбирать такие слова, которые находили дорогу к сердцу и обеспечивали ему любовь бесчисленных читателей. Эренбург-журналист в своей военной публицистике предстает как самый яркий выразитель эпохи; риторический дар он унаследовал от великих французов — таких мастеров политической речи, как Демулен и Мирабо, Виктор Гюго и Жан Жорес. Ораторское искусство француза сочеталось у Эренбурга с патриотизмом русского и темпераментом библейских пророков.

Выражаю благодарность всем, кто в восьмидесятые годы брежневского СССР помогал мне в работе над этой книгой советами и материалами, в первую очередь покойной Ирине Ильиничне Эренбург.

В архиве дочери писателя находились материалы из личного архива Б.Я. Фрезинского и других исследователей жизни и творчества И.Г. Эренбурга, которыми я воспользовалась. Б.Я. Фрезинский и И.В. Щипачева любезно предоставили ряд ценных фотографий для настоящего издания.