Альберт Шпеер - Шпандау: Тайный дневник

2 декабря 1956 года. До Кабула осталось 353 километра. Если не будет метелей, рассчитываю прибыть в столицу Афганистана в середине января. Надеюсь, мне не придется пройти весь путь до Калькутты, но год назад я то же самое думал о Кабуле.

3 декабря 1956 года. Несколько часов назад вернулся со свидания с женой. У меня больше нет сил говорить ободряющие слова. Она была очень далеко от меня. Мы обменивались монологами.

4 декабря 1956 года. Сегодня приезжал Флекснер. Мы тепло встретились. Он заметил:

— Вы ничуть не изменились за эти десять лет.

Сам он заметно поправился. Мы обсуждали процесс по денацификации. Он рекомендовал тактику проволочек: задержки можно оправдывать моим заключением. После этих слов он, не подумав, выпалил:

— Если это сработает, мы, прежде всего, выиграем много лет.

Значит, нет никакой надежды? Он настолько уверен, что я останусь здесь до конца?

Тем не менее, эти сорок пять минут меня взбодрили. Я мог бы говорить часами. Нужна лишь тема для разговора. А моей единственной темой является мое прошлое.

24 декабря 1956 года. Сегодня отмерял свои километры в сумерках; я был совсем один; падал рождественский снежок. Со стороны Шпандау слышался колокольный звон; до меня доносились обрывки музыки в исполнении духового оркестра. После ужина закрылся в камере с двумя книгами; хотелось ощущения защиты и спокойствия. В книге о Шинкеле обнаружил литографию Предъямского замка. Ее копию мне подарил Даниэль Кренкер, мой профессор по истории искусства, когда я сделал доклад по архитектуре древних тевтонов. Лежа на кровати, я вспоминал, как часто в студенческие годы мы сидели в «Романском кафе» рядом с Мемориальной церковью кайзера Вильгельма — за маленькими железными столиками с белой мраморной столешницей. Это было излюбленным местом таких людей, как Георг Гросс и Кете Кольвиц, Дикс и Пехштейн, Лессер Ури и Либерман. В кафе существовала традиция вырезать свои мысли на мраморе. Как часто мы, двадцатилетние, бросали робкие взгляды на соседние столики. Мы гордились, что сидим рядом с такими знаменитыми людьми, которые часто оказывались предметом жарких споров; но нас не интересовало, что они делают. Предъямский замок был нам очень близок; а «Траншея» Дикса, с другой стороны, казалась нам созданием из другого мира. На нас производила впечатление не картина, а скандал вокруг нее. Когда я сегодня читаю газеты и вижу торжество искусства, пришедшего на смену искусству моего поколения, оглядываясь назад, я понимаю, что мало соответствовал своему времени. Я никогда не хотел иметь в своей коллекции Пехштейна или Кирхнера; Блехен был мне не по карману; я мечтал о картине Каспара Давида Фридриха. Я подарил Гитлеру Ротмана не потому, что Ротман был его любимым художником, а потому, что он соответствовал моим вкусам. И только сейчас, просматривая рисунки, сделанные в этой камере, я понял, что в моих руках все обретает романтические формы, и революция в искусстве прошла мимо меня, не оставив и следа на моей работе.

Только что заходил новый французский охранник Годо. Убедившись, что его никто не видит, он прошел по всем камерам, смущенно пожал руку каждому из нас и вручил маленькую коробку пирожных.

26 декабря 1956 года. Прошлой ночью размышлял в темноте. Рождество 1945-го я провел в камере Нюрнберга. В самый разгар процесса. Потом Рождество 1946-го — после объявления приговора. В 1947-м я встретил Рождество уже в Шпандау; это было очень тяжелое время для меня. Потом в 1948-м, вероятно, оно ничем не отличалось от 1947-го. 1949-й — все то же самое. И 1950-й. И 1951-й. Когда произносишь вслух, этот ряд кажется бесконечным. И 1952-й. Я никогда до конца не осознавал, как часто это повторялось. И 1953-й. И 1954-й. И 1955-й… И 1956-й… Сколько еще?

Прогулка в снегу поздним утром. Надел старые лыжные ботинки. Полковник Катхилл вышел на обход. Функ по-английски пожелал ему счастливого Рождества, и директор пожелал ему встретить следующее Рождество дома. Ширах гаркнул «Счастливого Рождества», будто отдал команду, и Катхилл ответил учтиво и сдержанно «Большое спасибо». Я держался в стороне, поэтому мы, несмотря на дружелюбное отношение, лишь обменялись обычными «Все в порядке?» и «Спасибо». Гесс вел себя так же.

В качестве рождественского подарка директора поставили новый проигрыватель. Капеллан принес две новые пластинки: великую симфонию до-мажор Шуберта и концерт для скрипки Бетховена. К всеобщему удивлению, Гесс впервые откликнулся на дружелюбное приглашение капеллана и пришел на концерт; раньше он всегда слушал из своей камеры. А потом произошла настоящая сенсация: вечером он взял в библиотеке Новый Завет. Функ ошеломленно спросил:

— Но, герр Гесс, почему у вас возникла такая идея?

— Потому что я знал, что вы спросите, — насмешливо усмехнулся Гесс.

Пока был жив Нейрат, он каждое Рождество передавал нам поздравления через капеллана. Редер и Дёниц хранят молчание.

27 декабря 1956 года. Функ сильно постарел после операции; в шестьдесят шесть он выглядит на восемьдесят. Он стал непривычно вялым. Любое дружеское слово вызывает у него слезы. Он почти потерял интерес к жизни. Большую часть времени лежит на своей койке, как в саркофаге, и смотрит в потолок.

28 декабря 1956 года. Ширах в саду. С отсутствующим видом, совершая отрывистые, непостижимые движения руками, он быстро шагает по дорожке. Иногда он останавливается, потом резко срывается с места, громко насвистывая какую-то мелодию. Он напоминает мне одного из эксцентричных персонажей Э. Т. А. Гофмана. Вместо импровизированной трости он теперь ходит с палкой — точной копией дубинки британских офицеров. Палка не останавливается ни на секунду и, как сейсмограф, регистрирует степень его внутреннего напряжения. Сегодня, когда, несмотря на мороз, Функ сидел на скамейке в саду, Ширах стоял перед ним, беспрестанно подпрыгивая и размахивая палкой, и что-то яростно ему выговаривал. Функ терпеливо сидел, уронив голову на грудь, и пропускал все мимо себя без каких-либо признаков эмоций. Похоже, силы у него на исходе. Иногда я пытаюсь проникнуть в его внутренний мир, но, по-видимому, вход туда теперь закрыт.

31 декабря 1956 года. Сегодня, в канун Нового года, я получил известие, что мой бывший заместитель Вилли Г. Шликер встречался с Бобом Мерфи, заместителем госсекретаря. Мерфи сказал Шликеру, что в середине января надеется провести в Государственном департаменте решение о роспуске Шпандау. Поскольку месяцев тринадцать назад Советский Союз явно склонялся в пользу освобождения Функа и меня, можно рассчитывать на положительное решение.

Шликер. Читая контрабандное письмо, я вспоминал наши многочисленные совещания в последние месяцы войны. В то время, когда все рушилось, ему было тридцать два года. Все мои главные помощники, которых мне, как правило, рекомендовали промышленники и с которыми я организовал программу вооружения рейха, были очень молоды: Эрнст Вольф Момсен, Йозеф Некерман, Штилер фон Хейдекампф, Ганс Гюнтер Золь. Иногда их назвали «детский сад Шпеера».