Альберт Шпеер - Шпандау: Тайный дневник

Однако все эти годы до разрыва они были близкими друзьями; и если бы меня попросили назвать человека, к которому Гитлер испытывал искреннюю привязанность, я бы обязательно упомянул Муссолини. Но недавно я вспомнил день зарождения их дружбы. В сентябре 1937-го Муссолини приехал в Берлин. Они с Гитлером ехали по Восточно-Западной оси, которую Бенно фон Арендт превратил в триумфальную аллею, поставив несколько сотен пилонов из белого картона. Гитлер был в восторге и решил когда-нибудь заказать выполнение пилонов в камне. В Майфельде Гитлер и Муссолини, бок о бок, выступили перед многотысячной толпой. Вечером, когда Муссолини уехал после роскошного банкета в рейхсканцелярии, Гитлер выглядел крайне довольным. По его словам, он произвел столь сильное впечатление на дуче, что Италия теперь навсегда привязана к Германии. Потом мы еще несколько часов провели в более узком кругу. Гитлер снова восхищался аристократическим профилем Муссолини, и тут слово взял Геббельс. Он заявил, что с ним, безусловно, согласятся все присутствующие, если он отметит огромную разницу между дуче и фюрером. В конце концов у фюрера абсолютно другой тип личности. В Италии Муссолини, возможно, представляет собой нечто особенное, этакий римлянин среди простых итальянцев, как иногда отмечал фюрер; но здесь, в Берлине, он всего-навсего итальянец среди немцев. Во всяком случае ему, Геббельсу, дуче порой казался опереточным героем.

Сначала эта тирада, похоже, вызвала у Гитлера противоречивые чувства. С одной стороны, унизили его нового друга, но в то же время он чувствовал себя польщенным. Когда Геббельс добавил несколько точных замечаний, Гитлер принялся имитировать некоторые позы Муссолини, поразившие его своей странностью: выпяченный подбородок, упертая в бедро правая рука, стойка с широко расставленными ногами. Зрители вежливо смеялись, и он выпалил несколько итальянских или итальянских по звучанию слов, вроде патриа, викториа, макарони, беллецца, бельканто, телеграфико и баста. Его представление всех рассмешило.

Снова став серьезным, Гитлер с гордостью рассказал, как во время визита Муссолини в Мюнхен привил ему любовь к новой немецкой архитектуре. Тогда он прочитал дуче лекцию по современной архитектуре, и теперь тот убежден, что проекты его официального архитектора, Пьячентини, — полная чушь. В 1940 году на Всемирной выставке в Риме, заявил Муссолини, он покажет, чему научился в Мюнхене и Берлине.

12 марта 1949 года. Ремонт в камерах завершен. Мы даже получили новые кровати с металлическими пружинами. Первые несколько дней их упругость казалась такой непривычной, что я не мог спать. На длинной стене я приклеил фотографии родителей, жены и наших детей. Рядом висят репродукции головы из бронзы работы Поликлета, наброска дворца на Акрополе, выполненного Шинкелем, ионической капители и классического фриза. Первое, что я вижу, открыв глаза утром, — Эрехтейон на Акрополе.

Сегодня Пиз шепотом рассказал мне, что ходят слухи о переменах в тюремном устройстве. Из-за политических разногласий совместное предприятие с русскими будет ликвидировано. Мне дали час свидания с женой. Но мне бы хотелось перенести его на июнь. Может, к тому времени здесь все будет по-другому.

13 марта 1949 года. Забыл закончить историю о зданиях Муссолини.

Через несколько месяцев Гитлер увидел первые наброски для Всемирной выставки в Риме. По замыслу, здания потом должны были стать чем-то вроде правительственного центра. «Он нас не понял! — воскликнул Гитлер. — Бессмысленная копия, не имеющая никакой ценности. Но, может, так даже лучше; мы сохраним первенство». В то же время он поручил Герману Гислеру — который уже занимался строительством форумов гау в Аугсбурге и Веймаре, реконструкцией Мюнхена и полной перестройкой Линца — спроектировать внушительный немецкий павильон для Всемирной выставки в Риме.

Странно, но я сам никогда не общался с Муссолини. Во время его визита в Мюнхен меня представили ему, и мы обменялись несколькими словами. Позднее в те злополучные дни на озере Гарда обергруппенфюрер СС Вольф хотел получить для меня приглашение от Муссолини, но я решил, что навещать его при таких унизительных обстоятельствах было бы бестактно, как будто он — достопримечательность для туристов. Сегодня я жалею, что упустил такую возможность.

14 марта 1949 года. Все утро стеклил окна для парников. На первой грядке посеял горох и морковь, на других посадил анютины глазки, фиалки, ландыши и астры. Нейрат, Дёниц и все остальные предпочитают выращивать овощи. Семена цветов, выданные тюремным начальством, достались нам с Ширахом. Вдобавок я устроил лесной питомник, посадив пятьдесят саженцев орехового дерева. Через десять — пятнадцать лет они начнут приносить плоды. Надеюсь, наши преемники соберут урожай первых орехов.

Из-за плохой погоды после дневного перерыва нам пришлось выметать толстые слои пыли на верхних этажах. Такие задания, по крайней мере, дают мне возможность заглянуть за высокие стены. Только сейчас я наконец понял, где именно находится тюрьма. Совсем близко проходит дорога в Науэн, по которой я в выходные часто ездил с семьей к друзьям в поместье Зигрон в окрестностях Вильснака. Тюрьму Шпандау наверняка видно с дороги, но я, конечно, не обращал на нее внимания.

16 марта 1949 года. По сравнению с моими нюрнбергскими зданиями, которые своей строгой структурой внесли восточные мотивы в архитектуру, навевали воспоминания об Ассирии или Египте, в берлинских зданиях того же времени я использовал более яркие сочетания и богатые детали. Я решился на экскурс в священные орнаментальные формы и разработал более неожиданные проекты, потому что к тому времени моя архитектура вошла в моду. Я пытался создать новый стиль, чтобы выделиться из толпы подражателей.

В национал-социалистической архитектуре никогда не было идеологии, хотя я все время читаю утверждения об обратном. Единственным требованием были сверхбольшие размеры. Гитлер хотел производить на людей впечатление и в то же время внушать им страх огромными пропорциями. Так он надеялся обеспечить психологическую поддержку своего правления и правления своих преемников. В этом смысле программа была идеологической. Но это никак не влияло на стиль. Такова моя позиция.

18 марта 1949 года. К моему удивлению, советский директор только что вошел в мою камеру. Он осмотрелся вокруг, проверил, все ли в порядке, спросил сухим, но не враждебным тоном «Как дела?», и вышел, не дожидаясь ответа. А я как раз делал записи. Хорошо, что дверь дважды закрывается на ключ и запирается на засов, поэтому сначала раздается лязг замков, и только потом открывается дверь. Я лежу на кровати лицом к двери, согнув ноги в коленях, а на коленях, как на столе, лежит большая книга по архитектуре.