Иван Алиханов - «Дней минувших анекдоты...»

Но вернемся к рассказу. С тех пор как мама вышла замуж и покинула Германию, прошло 20 лет. У нее оставались радужные воспоминания детства и отрочества, которые после посещения совершенно поблекли. После поражения в Первой мировой войне Германия стала такой, какой ее описал в своем романе «Человек человеку волк» Ганс Фаллада. Родственники не раскошеливались даже на еду, и чтобы жить в гостях, маме пришлось продать каракулевую шубу, в которой она приехала навестить родню.

Но кое-какие гостинцы мама нам все же привезла. Наибольшее впечатление на нас, мальчиков, произвел старинный патефон в деревянном ящике с внутренней трубой без крышки и к нему много пластинок с немецкими песенками, танго и фокстротами — таких не было ни у кого в Тифлисе. Среди привезенных ею вещей были также две пластмассовые кружки ярко-красного и зеленого цветов. Случайно уронив одну из них, мы обнаружили, что она даже не треснула. Это было поразительно! Ведь до этого у нас еще никто не видел пластмассовых изделий. Трюк со случайным падением кружки мы показывали всем нашим гостям, пока наконец эти кружки не разбились.

Но вот пришла пора Александру Яковлевичу окончательно перебираться на место новой работы — и переезжать в Москву. Однако до отъезда случилось происшествие, которое повлияло на всю мою дальнейшую судьбу. Видимо, мама нарушила какое-то табу этого «азиата», и он грубо ее толкнул. Мама упала на тахту. Тут же мой отчим получил удар по голове половой щеткой. Это я защищал свою мать. Он обернулся ко мне… Я ему высказал свое мнение о мужчине, который бьет женщину, и сказал, что сначала ему придется иметь дело со мной! От полноты чувств я обливался слезами. Надо отдать должное Александру Яковлевичу — он с возмущением устремился на меня, однако сдержался, ничего не сказал и вышел из комнаты. Я тоже ушел из дому и остался ночевать у нашего семейного доктора Боги. После этого события я отказался ехать со всеми в Москву и остался в Тифлисе один.

Я уже рассказывал, что в нашем доме во флигеле в малюсенькой комнате жил бывший кахетинский князь, а в те времена — конюх, Илико Вачнадзе с женой и двумя детьми: Вано был сверстником Миши, а младшая Софико — одного возраста со мной. Бывший князь был невысок ростом и весьма энергичен. Когда-то он пестовал своих скакунов, а теперь столь же истово привязался к казенным. Но его супруга отнюдь не походила на жену конюха — вела себя крайне высокомерно, общалась с соседями свысока. Поэтому «княгиней» се величали исключительно в ироническом тоне. Их сын, мой приятель Вано, работал в типографии линотипистом и как-то познакомил меня со своим коллегой Жорой Григоряном. Это был сутулый, худощавый молодой человек, небольшого роста, с постоянным румянцем на худых скулах рябоватого лица. Как и Вано, он тоже был линотипистом, и его тонкие пальцы шустро набирали за смену 40 тысяч знаков чистого набора. По его рекомендации начальник линотипного цеха дядя Давид принял меня в качестве ученика. После старинных токарных станков меня поразила умная машина, которая отливала строки и сама разбирала матрицы обратно в магазин. Преимущество новой работы было еще в том, что всем нам ежедневно выдавали по пол-литра молока за вредность.

Очень скоро я уже мог набирать до 20 тысяч знаков за смену, однако поначалу набор получался очень грязный, и на правку уходило много времени. Ежедневная практика по исправлению корректур восполняла школьные пробелы в образовании. Оплата была сдельной, и я постоянно досадовал на то, что время пролетает слишком быстро.

Рядом со мной работал старый наборщик, пьяница и грамотей Митрич Никитин. Когда я обращался к нему с вопросами о том, как правильно написать то или иное слово, он молча отливал строку с этим словом и бросал горячую отливку мне. У него были грамотные руки, которые никогда не допускали ошибок. Хотя Митрич зарабатывал много, зимой он ходил без пальто. Как-то раз наборщицкая братия решила его одеть — скинулись и купили ему пальто. С радости Митрич всех нас пригласил в кабак. Там играл артист Сашка, такой же, какого описывает Куприн в «Гамбринусе». Играл Сашка, что называется, «вынь да положь». Не хотелось расходиться, а деньги кончились. Тогда Митрич встал и стремительно вышел. Вернувшись, он еще заказал выпивку и закуску. Вышли — смотрим Митрич без пальто. Где? «А я его толкнул, — говорит Митрич, — так хорошо сидели!» Так он и остался без пальто. Придет в типографию озябший, погреет руки над расплавленным металлом и пошел набирать.

Удивительные в то время нравы были в наборном цеху. После получки редактор газеты «Заря Востока» нередко ездил по домам, привозил своим наборщикам опохмелку, а затем доставлял их на работу. Иначе бы газета не вышла, и был бы великий скандал. А арестовать пьяницу-линотиписта нельзя, некому будет делать газету.

У линотипистов был еще один способ поддать. Иной раз в типографию приходил частный заказчик, желающий поскорей издать свою книгу. Тогда за это брались все лучшие линотиписты и за ночь набирали 5–6 печатных листов. Заказчик заранее вручал дяде Давиду деньги, и под утро все вместе шли на Солдатский базар кушать хаши под чачу.

Я работал во вторую смену. Закончив работу, шел домой, покупал в «Еркопе» полкило винегрета, зажигал керосинку, грел чай и ел винегрет с хлебом. Света дома не было, так как электролампочки были в дефиците. Время от времени ночью приходилось залезать на уличный столб, чтобы разжиться лампочкой, но они быстро перегорали.

По воскресеньям утром приходил Жора Григорян и говорил: «Ваня, будешь пить — умрешь, не будешь пить — все равно умрешь… так лучше пить!» Потом он начинал заглядывать под кровать, под шкаф, спрашивая, не забросил ли я по пьянке куда-либо рублей 20 и «находил» их. Появлялась причина сходить в кабак…

Так я постепенно стал втягиваться в алкоголизм. Но тут мне занятия борьбой помогли преодолеть этот порок. Молодость… Откуда она берет энергию? Я стал ходить в «Совпроф», где на чердаке были разложены ковры. Здесь я попал в среду отличных парней и стал более или менее регулярно тренироваться.

Наличие патефона с иностранными пластинками танго и фокстротов привлекали в мою комнату компании молодых людей, и мы увлеченно танцевали. Одиноко проживающий 17-летний здоровый парень очень беспокоил трех моих соседок бальзаковского возраста. Одна из них — высокая красавица с орлиным носом и голубыми большими глазами, жена ответственного коммуниста, и вторая — привлекательная своей мягкой, характерной израильской красотой, — младшие приятельницы моей мамы, выбирали время, когда у меня никого не было, и приходили танцевать. Мы очень возбуждались, но ни я, ни они не решались переступить порог дозволенного…