Иван Алиханов - «Дней минувших анекдоты...»

На 29-м километре у села Арнаутка стояла грузовая машина с кольями для виноградников. На мое счастье она была из Фороса. Шофер сказал, что накануне он ждал меня на пристани.

В это лето мы жили в Тессели, в трех километрах от Фороса в небольшом одноэтажном домике (впоследствии Тессели стало местом постоянного отдыха Горького), и, конечно, опять все были обязаны «зарабатывать хлеб в поте лица своего». Приходилось забивать в землю колья на винограднике, подвязывать мочалкой то лозы, то помидоры. Затем я был определен в бригаду по ремонту помещений — скреб полы, пробивал шлямбуром дыры в стенах для электропроводки, помогал клеить обои и пр. Все эти навыки мне в дальнейшем пригодились.

Отчим все время придумывал, чем бы нас занять, давал он нам поручения и после работы, чтобы мы не толкались среди «партийных» отдыхающих. Но мы после трудового дня тут же уходили на пляж.

Мне было 14 лет, когда возник первый роман с милой двадцатилетней кастеляншей Ниной Руденко. Впервые моему мальчишескому взору открылось чудо пышной молочно-белой, особенно на фоне загорелых плеч и живота, женской груди с маленькими аккуратными коричневатыми сосками, которые меня притягивали, наверное, не меньше, чем младенца. Нина дала мне впервые испытать блаженство обладания женщиной. Я был влюблен, казалось, на всю жизнь и как дурачок хвастался перед Мишей и Бичико своей связью.

Однако через дней десять приехал молодой человек Саша Металиков, который был ее прошлогодним ухажером. У Нины вечера стали заняты. Меня мучила ревность… В отместку по вечерам на танцах в рабочем клубе я стал ухаживать за другими девчатами. Но Металиков скоро дал Нине отставку, и она стала приходить по вечерам в рабочий клуб. Наша любовь продолжалась до отъезда в Тифлис. Потом — недолгая переписка. Письма ее были однообразны…

В 1935 году, когда я приехал в Москву, Нина меня нашла. Оказалось, она работала у Авеля Енукидзе сестрой-хозяйкой. Авель был холост, и обязанности Нины, скорее всего, не ограничивались одним хозяйством. Однажды у Нины оказались билеты на «Пиковую даму» в Большой театр… Впечатление от оперы было потрясающее. Нина полагала, что на будущий год, когда мне исполнится 18 лет, мы могли бы пожениться. У меня были совсем другие планы, и мы расстались навсегда.

Однако вернемся в лето 1931 года. Колхозные суровые порядки, которые завел в Форосе отчим, нас не вдохновляли. Тогда Александр Яковлевич перевел нашу бригаду на подряд. Нужно было привести в порядок запущенный парк Тессели. Объем работы определил немец-садовник — Николай Ионович, работавший еще у Кузнецова, автор всех чудес Форосского парка — «Итальянской площадки», кипарисовой аллеи и других. По его планам Тессели не должны были уступать Петергофу. Мы сразу поняли, что жизнь коротка и такого объема преобразований нам не одолеть. И тут Бичико осенила идея — работать посменно. Суть метода была проста, как колумбово яйцо — один из нас везет тачку с мусором, другой сгребает мусор в очередную кучу, а третий в это время отдыхает в тени. Затем отдохнувший грузит мусор и отвозит его на свалку, «тачечник» сгребает кучу, а утомленный сборщик расслабляется. Самым скучным делом был отдых в тени, поэтому «отдыхающий» стремился помогать общему делу советами. Впоследствии Агропром точно так же «советовал» колхозным хозяйствам, какие и как им выращивать овощи. Правда, Агропром это делал со значительно большей пользой — праздные советчики забирали себе львиную долю урожая.

Мы были на арендном подряде, и нами было выговорено право — самим выбирать режим работы. Было решено ударно трудиться в вечерние прохладные часы, поскольку днем в Тессели было слишком жарко. По утрам, разумеется, мы отправлялись купаться, в обед — бежали в Форос за судками. После послеобеденного отдыха мы обычно играли в волейбол с отдыхающими. С таким распорядком работа по улучшению ландшафта в Тессели стала. Тогда мы придумали убирать парк при свете лампы «летучая мышь». Рабочие, которые видели детей завхоза работающими даже ночью, удивлялись нашему трудолюбию. Но пришла мама со своим немецким рационализмом и разогнала нашу артель. Тут и Александр Яковлевич заметил, что мы валяем дурака, и тут же мы были возвращены к рабскому труду за жратву: Бичико — возчиком, Миша — пастухом, а я — на огороды…

Сейчас, когда идут горячие дискуссии о формах организации труда, я вспоминаю наши славные опыты. Мой отчим постоянно изыскивал возможности улучшать хозяйство. Александр Яковлевич был «запрограммирован» как хозяин и иначе жить не мог. А ведь не попади мой отчим тогда к самому Сталину, и он был бы превращен, как миллионы трудяг и бывших «хозяев», в лагерную пыль. Не то же ли самое происходит и сейчас с немцами Поволжья, которым то дают, то не дают возможность работать на земле, и практически все они уехали в Германию.

Вот еще недавний пример — архангельский мужик, на которого навалилась вся бюрократия, по сути бывшая партийная власть. Чиновники так и не дали развернуться поморскому человеку, и все его хозяйство сгинуло. Не дают генералы мужику прокормить себя, мешают!.. Дикие коммунистические нравы все еще висят цепями на ногах…

А в то далекое лето был объявлен набор на строительство гиганта первой пятилетки — Керченского металлургического завода. Тогда мы, как герои «Чевенгура», думали до осени «построить социализм». Я записался добровольцем и поехал в Ялту. На вид я был здоровым 70-килограммовым парнем. Однако после заполнения анкеты меня по возрасту не приняли, и я вернулся в Форос.

Потом я часто думал: почему моя мама отпустила 14-летнего подростка рыть платоновский «котлован»? Она сама была воспитана в таком духе. Теперешние родители чуть ли не до 30 лет держат своих детей под крылышком. Откуда это взялось? Почему такое пренебрежение к труду? Ведь в США 13–14-летние подростки уже стараются что-то делать, зарабатывать деньги, и это всячески поощряется даже состоятельными родителями.

Вернувшись в Тифлис, я устроился учеником токаря по металлу в малюсенькую мастерскую, где станки принадлежали мастерам. Мой учитель Алекси имел необычную методику обучения. Он работал за станком, а я стоял напротив и следил за ним весь рабочий день. За моей спиной была полка с резцами и другим токарным инструментом. Время от времени Алекси протягивал руку. Я должен был догадаться, что ему понадобилось. Если я давал ему не то, он тут же бросал инструмент на пол и снова протягивал руку. Потом я должен был собирать разбросанный инструмент. Платил он мне 80 рублей. В перерыве я покупал для него грузинский лаваш по коммерческой цене 17 рублей 50 копеек за килограмм (7 рублей фунт), и он сжирал весь лаваш один.