Иван Алиханов - «Дней минувших анекдоты...»

Являясь дальней родственницей бывшего председателя ЦИК Грузии Филиппа Махарадзе, она, конечно, причисляла себя к интеллигенции. Впоследствии, впрочем, интеллигентность самого Филиппа подверглась значительному сомнению. Грузинские «неформалы» взорвали, как я уже говорил, могилу Махарадзе, когда выяснилось его соучастие в убийстве великого грузинского писателя, поэта и просветителя Ильи Чавчавадзе.

Однажды в их разговоре «тет-а-тет» произошел небольшой конфуз. Ругая всех и вся, одновременно пробегая глазами заголовки свежих газет, наш служитель Марса вдруг с возмущением бросил:

— А все это молодежь! Лезут, знаете ли, вперед, отталкивая локтями солидных, знающих людей. Кто такой, например, Созидания? А смотрите, как с ним носятся. Каким шрифтом напечатана его фамилия в центральной газете. Да еще называют «дорогим», а я в первый раз о нем слышу. Знаете ли, эти мингрелы — нахалы. Одного прогонят, другой — тут как тут. Это все последователи мерзавца Берии. Разоблачили всю эту шайку, и только благодаря военным справились с палачом Берией. А вот опять какой-то Созидания пролез и уже «дорогой» на весь Союз!

Кетевана призналась, что не знает, кто такой Созидания.

Тут появился в библиотеке Луарсаб Ильич, преподаватель немецкого языка, бывший военный переводчик, интеллигентный, добрый и очень наивный человек. Полковник обратился к нему со своей филиппикой по поводу мингрела-выскочки Созидания, указав при этом на газету, воскликнул:

— Смотрите, да еще каким крупным шрифтом! Это же возмутительно!

Посмотрев на заголовок, Луарсаб Ильич, смущенно улыбаясь, промолвил:

— Батоно Георгий, это не фамилия, здесь говорится о пути, о дороге созидания…

— Ах да, конечно, но мингрелы все же мерзавцы, особенно этот Берия, и если бы не военные…

Постоянно понося своего бывшего шефа Берию, смершевец открещивался от многочисленных преступлений своего ведомства и причислял себя к «ассам» авиационных баталий.

В тех редких случаях, когда полковник все же читал лекции «переменному составу» и вдруг возникал гул от пролетавшего над институтом самолета, «асс» закрывал глаза, поднимал руку в знак того, чтобы воцарилась тишина, прислушивался, а затем объявлял: «ПО-2. Высота два-двести, два-триста». Вариантов марок самолетов было несколько, но высота два-двести, два-триста была его любимой высотой, и ей он редко изменял.

Рядом с институтом строился стадион. Когда, в очередной раз, полковник проделал свой трюк и объявил: «ЛИ-2. Высота (ну, конечно же!) два-двести, два-триста», сидевший у окна студент сказал:

— Это, товарищ полковник, бульдозер. Вон он, на стадионе…

Однако полковник подошел к окну, тут же нашелся и сказал:

— А я и не знал, что на новых марках бульдозеров стали устанавливать авиационные моторы.

Так за 30 лет до наших дней полковник «предвосхитил» идею конверсии.

Особенно носился он со своей подписью. Процедура «учинения подписи» случалась примерно раз в неделю, когда полковник наконец добирался до своего кабинета на четвертом этаже, и носила торжественный характер. К этому времени обычно набиралось несколько бумаг. Некоторые из них надлежало скрепить подписью, другие требовали резолюций, которые заранее вписывались его заместителем.

Полковник садился за стол. Перед ним клался документ. Он разводил руки в стороны. В левую ему вкладывалась линейка, в правую — ручка. Начиналось таинство. Полковник накладывал линейку на место будущей подписи. Каждый раз при движении пера вниз, оно упиралось в линейку. Фамилия нашего вояки состояла из пятнадцати букв. Когда линейка поднималась, все буквы были выстроены в одну шеренгу, как солдаты при встрече иностранного гостя.

Вспоминается известное высказывание другого полковника: «Если они такие умные, то почему не ходят строем?» Наш добился того, что даже буквы собственной подписи выстроил согласно строевому уставу.

Подписанная бумага удалялась услужливыми руками, и на ее место клалась другая. Процедура повторялась. Так полковник руководил кафедрой.

Однажды на лыжных сборах в Бакуриани я возился со стенгазетой. Единственным рабочим помещением в здании лыжной базы института была столовая. Здесь же проводились все теоретические занятия, и я стал невольным слушателем лекции полковника.

Первые минут двадцать разговор шел исключительно о бдительности:

— Мы окружены врагами-империалистами, и все то, что вы от меня услышите, не должно выйти за эти стены. Если эти сведения дойдут до ушей шпионов, оборона нашей страны будет подорвана.

Затем последовал рассказ о том, как сам полковник поймал на фронте шпиона:

— Привели ко мне солдата. Никто его не знает. Говорит, что потерял свою часть при отступлении и еле выбрался из окружения. Я задал ему только один вопрос: «Где носит советский солдат ложку?» Он ответил: «За голенищем». Я сразу определил — шпион. Расстрелять! Ясно, что это был бывший белогвардеец.

Работники СМЕРШа ели три раза в день в столовых, где ложки клались на стол, как, впрочем, и в красноармейских столовых в мирное время… А в окопах? Мир праху твоему, неизвестный солдат.

Тем временем лекция продолжалась:

— Но не все так быстро разоблачают шпионов, поэтому следует быть всегда предельно бдительными. Не зря говорится «болтун — находка для шпиона».

Когда время лекции подходило к концу, полковник перешел к основной теме:

— Дивизия — основное соединение армии. Дивизия состоит из трех пехотных полков, дивизиона артиллерии, батальона связи, саперного батальона…

Вдруг он заметил, что один из студентов что-то пишет, и тут же запретил ему это, сказав:

— Ничего из того, что я здесь говорю, не должно быть записано: тетрадь может потеряться, и ее найдет шпион. Полк состоит, — продолжал лектор, — из трех пехотных батальонов… Батальон состоит из… Когда дело дошло до роты, и полковник уже произнес: «Рота делится…», в столовую вошла буфетчица Жужуна, он прервал фразу и стал следить за ней. Жужуна прошла за прилавок и стала резать хлеб к обеду. Пауза нарочито продолжалась, пока бдительный полковник не убедился, что Жужуна не собирается покидать столовую. Полковник вынужден был продолжать лекцию в присутствии буфетчицы.

— Рота делится на…

Опять наступила пауза, полковник показал аудитории три пальца и закончил: «взвода». Так он фигурально продемонстрировал студентам, как строго следует хранить военную тайну, чтобы она не стала достоянием врага.

Не знал наш вояка, что эту «тайну» выдал давным-давно в своих военных мемуарах племянник Козьмы Пруткова, сказав на всю матушку Россию: «В этом никто не сомневается, что рота на взводы разделяется».

Как-то вечером полковник затеял занятия по ночному ориентированию. Как всегда этому предшествовала болтовня о бдительности и шпионах: