Валерия Троицкая - Телеграмма Берия

Вскоре после 1986 года тематики по изменчивости солнца, магнитосферы и верхней атмосферы были изъяты из IGBP как не относящиеся к делу (и наша рабочая группа была расформирована). Несмотря на это, Валерия была назначена Советским представителем в Генеральном Комитете IGBP и доблестно продолжала в течение нескольких лет защищать точки зрения о «Глобальной Земле» и «Интеллектуальном вызове» в противовес превалирующей позиции о «среде обитания человека» и «социальной экономике». Валерия была глубоко расстроена таким развитием событий, но в это время в её жизни произошло важное событие. Через офис вице-президента Американской Академии Наук (Герберта Фридмана), который в течение 20 лет был президентом (IUCSTP/SCOSTEP!), она была приглашена в Палату Представителей Комитета по Науке и Технике Американского Конгресса для того, чтобы сделать сообщение о научном сотрудничестве между США и СССР в рамках IGBP. Такое приглашение была беспрецедентным — и являлось ещё одним знаком того, что во время правления Горбачёва холодная война подходила к концу. Ей потребовалось только два дня для того, чтобы получить разрешение на эту поездку с советской стороны и американскую визу. Валерия сказала мне: «Когда КГБ и ЦРУ хотят, они могут работать вместе очень хорошо!» (как большинство советских людей в то время, она полагала, что ЦРУ и Государственный Департамент работают рука об руку). Её выступление прошло очень хорошо, об этом даже было сообщение в газете Washington Post. Однако позже она сказала мне, что работники советского посольства, присутствовавшие на её выступлении, окаменели, когда осознали, как много она знает об американском научном сообществе и как энергично она ходатайствовала о более существенной государственной поддержке для американских учёных.

Теперь будет важно более детально объяснить читателю причины, по которым я посещал Советский Союз (Россию) так много раз, особенно между 1970 и 2003 годами, двадцать раз, включая несколько поездок в Иркутск, Апатиты, Мурманск и Тбилиси. Таким образом я провел большое количество времени — более 50 недель моей жизни — один год — в России. Как я уже писал, большинство этих поездок были связаны с международными программами по физике магнитосферы, где я был или председателем или координатором, затем возник IGBP и, наконец, Президент Рейган назначил меня председателем американской комиссии по исследованию Арктики. Три моих визита состоялись по приглашению Советской (Российской) Академии наук. Я принимал участие в праздновании тридцатилетия со дня запуска человека в космос (Звёздный городок, 1991), обсуждении возможного влияния геомагнитных возмущений на живые организмы (Москва, 1994) и посещал симпозиум, посвящённый памяти Николая Пушкова, основателя и первого директора Института Земного Магнетизма и Распространения Радиоволн, ИЗМИРАН (Троицк, 2003). Конечно, я также принимал участие в международных конференциях и симпозиумах. Например, в 1970 году в Ленинграде в конференции COSPAR, в 1971 году в генеральной ассамблее IUGG в Москве и в 1972 году в Исполнительном Комитете IAGA, который проходил в Борке (Ярославская область), и во время плавания на корабле «Академик Топчиев» Академии Наук по Волге.

В большинстве моих поездок Валерия была главной принимающей стороной, ментором, организатором, туристическим гидом, защитником, покровителем и более всего дорогим другом. Конечно, в течение многих лет другие коллеги также стали моими личными друзьями.

Я не ставлю перед собой задачу хронологически рассказать о моих встречах с Валерией, о моих впечатлениях о Советском Союзе, о нашем научном сотрудничестве. Скорее, как обещано в названии, мне хотелось рассмотреть соответствующие факторы, которые играли важную роль в развитии научного сотрудничества между Востоком и Западом во время холодной войны. Поскольку я не являюсь экспертом в геополитике, это будет очень субъективный рассказ, основанный исключительно на личном опыте. В течение многих лет я делился своими впечатлениями с Валерией, и она находила их достаточно объективными. Вначале мне хотелось бы подчеркнуть, что моё преимущество в достаточно глубоком понимании того, что происходило в СССР, особенно в научном сообществе, заключалось в том, что в течении нескольких десятилетий я активно участвовал в совместных научных программах. Моё участие происходило во времена правлений Хрущёва и Брежнева, а также в короткий переходный период правления Андропова и Черненко, к эре Горбачёва и во время последующей реорганизации в неоперившуюся демократию.

Очень важно отметить, что в то время информация о Советском Союзе, которую мы получали на западе, носила явно необъективный характер. Например, истории, рассказанные эмигрантами и перебежчиками, отражали их собственный, зачастую горький опыт, информация, полученная внешней разведкой, была необъективна, потому что заранее давала ответы на вопросы, сформулированные «кабинетными» стратегами. Туристы были пристрастны, благодаря своему наивному способу оценивать всё, исходя из своего собственного, часто ограниченного интеллектуального опыта. Информация, собранная дипломатами, журналистами и бизнесменами, была часто неполной из-за серьёзных ограничений передвижения по стране. Справедливо сказать, что иностранные ученые, вовлечённые в совместные программы с советскими коллегами, имели гораздо больше возможностей получить более точную картину важнейших факторов, влияющих на жизнь в Советском Союзе.

С моей точки зрения Советский Союз являлся супердержавой, хронически страдающей от плохого качества вооружения и плохо развитой технологической инфраструктуры, что, вообще говоря, является характерным для слабо развитых стран. Это создавало ситуацию, когда для решения научных и технических задач приходилось привлекать «большое количество рабочей силы» (то есть трудоёмкая работа вместо компьютеризированных операций, требующие больших затрат ядерные боеголовки вместо аккуратно нацеленных ракет и т. д.). Во вторых, Советский Союз был одной из наиболее реакционных стран в мире, и любая идея, приводящая к изменению существующего положения (status quo), быстро отвергалась; «страх изменений» был эндемической болезнью Коммунистической партии и государственной политикой, распространяющейся на учёных, которые осмеливались действовать на свой страх и риск. В-третьих, советский истэблишмент всегда действовал сообразно «принципу минимальной персональной ответственности», при котором важные решения принимались только наверху. Это способствовало развитию регламентированной бюрократии, которая держала страну в постоянном состоянии паралича, и провоцировало учёных «заниматься только своими делами»: они не привлекались для государственного планирования политики в науке — участие в международных научных организациях было единственным способом, которым они могли обеспечить конструктивный идейный вклад в будущие научные программы.