Анжела Ламберт - Загубленная жизнь Евы Браун

В марте 2004 года я провела неделю за изучением самых интимных сведений о Еве, ее окружении и их жизни в Оберзальцберге. Опираясь на бесчисленные моментальные снимки, фотографии и метры пленки, я получила возможность не только установить ритм и последовательность ее повседневных занятий, но и понять, чего она хотела от жизни. Альбомы и фильмы несут в себе массу информации, тем более ценной, что она передается неосознанно. Благодаря им удается восстановить облик благоустроенной отравленной теплицы, где Ева проводила дни и ночи в вечном ожидании Гитлера. Без него терраса и величественные приемные залы, в которых шаги отдавались эхом, лишались raison d’etre [17] Смысла бытия ( фр.). и пустота жизни Евы становилась очевидной. Без него она чувствовала себя ничем и была ничем. Когда он находился рядом, она становилась красивой, энергичной и жизнерадостной. Она относилась к тому типу женщин, что часто предпочитают мужчин гораздо старше себя. Их единственное предназначение — угождать; они используют обаяние и наигранную инфантильность, чтобы пробудить в мужчине инстинкт защитника. В домашних кинофильмах Евы ее шутливая, нарочитая беспомощность отчетливо видна и выглядит гораздо менее естественно, чем на фотографиях. Там мы видим ее такой, какой она хотела казаться, демонстрирующей свой тщательно отрежиссированный образ. Скука и уныние исподволь мутили воду, и ей стоило немалого труда скрыть правду от всех, в том числе и от себя, призывая с каждой фотографии: смотрите, как нам весело!

Ева не умела сосредоточиться настолько, чтобы погрузиться в чтение серьезных книг (она никогда не читала ничего, кроме журналов и дешевых любовных романов) или хотя бы навести порядок в своих фотографиях. Но в какой-то момент между 1937 и 1941 годами — возможно, во время долгого отсутствия Гитлера или в дождливый день, когда не выйдешь за порог — Ева с Гретль решили разобрать кучу накопившихся снимков. Они вытащили коробки и пухлые конверты с перемешанными фотографиями и уселись за столом в гостиной Евы. Для альбомов девушки выбирали фотографии наугад, ни одна из сестер не стала бы методично сортировать их. О каком уж хронологическом порядке, а тем более точных и вразумительных подписях может идти речь? Моментальные снимки младенческих и школьных дней помещены вразнобой и часто соседствуют со студийными портретами, сделанными двадцать лет спустя. Ева, очевидно, осталась довольна результатом, так как выбрала сотню лучших фотографий, сняла с них копии и вставила в пять обтянутых кожей альбомов с вытисненными инициалами ЕБ, которые подарила на Рождество 1941 года нескольким ближайшим друзьям.

По тому, как вставлены фотографии, можно многое узнать о характере Евы, особенно о ее неспособности сосредоточиться и действовать упорядоченно. Раз уж ей так нравилось вести хронику своей жизни, почему она делала это спустя рукава? Многие фотографии продублированы и встречаются в разных альбомах, некоторые вырваны (не обязательно Евой, оригиналы альбомов прошли через множество рук, далеко не всегда аккуратных). Расположены снимки так небрежно, будто ей было недосуг сперва их рассортировать или вставить в определенном порядке. В итоге они представляют собой неоконченную мозаику, сложить которую исследователю не так-то просто.

Большинство к тому же не подписаны, и в NARA не потрудились это исправить, так что датировать их приходится, основываясь на различных деталях, таких, как стрижка Евы, длина и цвет волос и т. д. Что касается подписанных фотографий, десять процентов подписей напечатаны на двух разных машинках, крупный шрифт одной похож на используемый в официальных или военных документах. Остальные сделаны от руки тремя или четырьмя людьми (возможно, ее мать или педантичная подруга Герта настаивали на добавлении какой-то информации), но большинство — витиеватым женственным почерком Евы. Еще усложняет дело то, что многие подписи сделаны белым карандашом, чтобы на черном картоне, к которому прикреплены фотографии, их удобнее было читать. Но карандаш осыпался, оставив бледный расплывчатый отпечаток, с трудом поддающийся расшифровке. Несколько надписей черными чернилами (Фанни?) на удивление разборчивы. Раз или два появляется сильная, размашистая мужская рука. (Мог ли это быть Фритц? Уж точно не склеротичный почерк Гитлера.) Сложнее всего те, что написаны старогерманским готическим шрифтом, его без специальных навыков не разобрать. Это, должно быть, сама Ева: почерк тот же, что в дневнике.

Я долго ломала голову над словом, начертанным архаическими символами и выглядевшим как Bnilurginb. Оно обрело смысл, когда я пару месяцев спустя провела несколько дней в обществе Гертрауд, кузины Евы. Отправляясь к ней в августе 2004 года, я захватила с собой несколько фотокопий из NARA, чтобы показать той, кому знакомы многие места и лица из детства Евы. Фрау Вейскер легко прочитала подпись готическим шрифтом под фотографией массивного трехэтажного дома в альбоме № 31: «Дедушкин дом в Байльнгрисе» (Grossvaters Haus in Beilngries , 1925). «Я помню этот дом, — сказала она. — Мы часто оставались там во время семейных сборищ, когда я была маленькая». На той же странице находился очаровательный снимок старой дамы, кормящей кур, тоже подписанный сложным угловатым шрифтом: «1925 г.: Бабушка кормит кур» ( Grossmutter beim Hühner füttern). Это была Йозефа Кронбургер, мать Фанни. Тот же аристократический римский профиль.

Фрау Вейскер никогда раньше не видела этой фотографии. (Ей было два года в ту пору.) «Моя бабушка!» — воскликнула она, проникая взглядом сквозь три поколения. Ей восемьдесят один год, она прожила дольше, чем ее давно покойная Ота. Семидесятичетырехлетняя женщина на фотографии являла собой классическое воплощение старости, как мы ее себе представляем: дородная, седая, одетая во все черное. Гертрауд, ее внучка, выглядела на десятки лет моложе. За спиной Йозефы стояла одна из ее пяти дочерей, но которая? «Tante Аппi», — твердо произнесла Гертрауд. Постепенно шрифт стал помогать мне распознавать и датировать фотографии, а фотографии иногда давали подсказки к шрифту. Дело продвигалось медленно. Неудивительно, что в NARA даже не пытались как следует каталогизировать альбомы и снабдить подробными комментариями.

Ранний интерес к фотографии в Еве пробудило тщеславие. Едва научившись ходить, она уже обожала объектив. Ни одно празднование Масленицы или Нового года не обходилось без Евы Браун, позирующей в очередном новом наряде, запечатленной на черно-белой пленке для грядущих поколений. На иных снимках к ней прижимается маленькая сестренка Гретль в миниатюрных копиях платьев Евы. Ева тискает домашних любимцев семьи: котят, кроликов, птичек. Фотографии не показывают ее занятой серьезным делом вроде уроков или чтения, кроме одной, где она позирует с раскрытой на коленях книгой, демонстрируя свои ноги. Ее сущность светится сквозь эти образы. Тщеславная, сентиментальная, эгоцентричная и поверхностная — типичная маленькая девочка.