Карло Гоцци - Бесполезные мемуары

И я бы в самом деле женился, если бы не ударила внезапно молния Юпитера, разрушив все мои грезы и низвергнув меня, как Фаэтона, с сияющего Олимпа в земную грязь, куда я погрузился позорно по уши.

Божественный Платон, как же всегда омывался я в чистых водах твоей философии! Удар молнии, разрушивший одновременно обе мои любви – эфирную и чувственную, – не разбил моё сердце; только один человек оказался в результате распростертым в грязи земной. В глазах своих читателей я буду всё-таки выглядеть простаком, но простаком незапятнанным.

Один из моих далматинских друзей, занесённый в Венецию судьбой, неожиданно явился однажды утром ко мне, как с неба свалился, и попросил приюта на несколько дней. Случайно он вошел в мою рабочую комнату в момент, когда я перекидывался словом со своей хорошенькой соседкой. Он сразу же стал выдвигать всякие предположения и шутить по поводу моей оконной любви и красоты моей любовницы. Я пытался сохранять серьёзность, я восхвалял мудрость и безупречную скромность молодой женщины, уверяя, что никогда не ступал и ногой в дом соседа, что было правдой. Мой друг, умный, тонкий, хорошо разбирающийся в природе прекрасного пола, пожал плечами и сказал, что он прочитал всё, что я хотел скрыть, по моим глазам и по глазам дамы. «Ты, – добавил он, – превосходный друг, искренний и верный, но в любви ты бываешь смешным, слишком заботясь о скромности. Между нами тут не должно быть секретов. Всё, что я знаю, я готов рассказать тебе, а ты манкируешь дружеским доверием, скрывая этот любовный пустяк».

«Прошу тебя, – строго ответил я, – изгнать из головы эти несправедливые подозрения. Я не имею никаких тайных отношений с этой дамой, но чтобы доказать тебе мою искренность, я скажу, что если бы я любил эту достойную особу, я бы скорее вырвал язык, чем выдал такую тайну. Честь женщины должна храниться в скинии, а обязанности дружбы не могут призывать к легкомыслию, безрассудству и предательству. Это касается и друга, усматривающего обиду в соблюдении тайны». Мы обсудили все плюсы и минусы этого вопроса. Я остался твёрд в своих заповедях, и мой друг посмеялся надо мной, говоря, что я выражаюсь как в старом испанском романе. Продолжая рассуждать, он выжидал возможность увидеть красивую соседку. Она подошла к окну, и мой друг сказал мне: «Раз ты не влюблён в эту даму, ты не сочтёшь дурным, если я с ней поговорю».

Этот дьявол в человеческом облике обрушил на мою возлюбленную водопад болтовни, неумеренной лести по поводу ее шарма, прелестей и грации и, чтобы достигнуть большего своей лестью, превозносил свою дружбу со мной. Послушать его, мы были как два брата. Мое удивление было велико, поскольку я видел свою любовницу слушающей эти истории с сочувствием, с улыбкой на губах, отвечающей живо и даже фамильярно. Я был охвачен ревностью, но продолжал изображать безразличие со смертью в душе. В довершение мук я знал, что у моего замечательного друга золотое сердце, он верный товарищ, услужливый и честный во всём, кроме как в отношении женщин. С этой стороны я знал его как пирата, и самого упорного, самого активного из когда-либо бороздивших моря Венеры. Он был старше меня, намного опытнее, хорош собой, ловок, решителен, с хорошо подвешенным языком; было отчего дрожать от страха.

Два или три раза этот проклятый человек занимал такими диалогами мою любовницу, никогда не забывая упомянуть о братской дружбе, объединяющей нас. Наконец, через четыре дня пират собрался уезжать, к моему большому удовлетворению, как вдруг однажды он подходит к окну, показывая соседке ключ от ложи: «Не хотите ли, – говорит он, – пойти вместе с нами сегодня вечером в театр Сан-Лука посмотреть комедию? Вы мне кажетесь печальной, прогулка и спектакль пойдут вам на пользу». Женщина отказывается, но слабо. Он настаивает и вскоре зовёт меня на помощь, умоляя убедить соседку, чтобы она оказала нам честь своей компанией. Моя любовница смотрела на меня с видом, который ясно означал: «Что ты об этом думаешь?». Чёртов друг уставился на меня, чтобы помешать мне подать ей знак отрицания. Я был в замешательстве, попав в ловушку. Тем не менее, я рискнул сказать, что синьора осторожна, и если она отказывается, на это, вероятно, есть веские причины. «Как! – воскликнул мой друг, – у тебя хватает смелости оставить её скучать и грустить! Разве мы не порядочные люди, которым женщина может доверять?» – «Этого я не могу отрицать, – сказал я». – «Ладно, – говорит моя кокетка решительно, – я подожду молодую женщину, которая приходит каждый вечер составить мне компанию, пока моего мужа нет дома, мы пойдём с вами двумя, в масках. Ждите нас на углу этой улицы, через два часа после «Анжелюс». – «Браво! – воскликнул мой друг. – Нам нужно сегодня повеселиться. После спектакля мы пойдём в остерию ужинать».

Я был скорее мертв, чем жив, но по-прежнему продолжал изображать равнодушие. «Возможно ли, – думал я, – что всего за несколько мгновений добродетельный человек меняется от белого к черному и становится столь легкомысленным? Возможно ли, что одной этой беседы для вновь прибывшего человека оказалось достаточно, чтобы увести у меня любовницу, столь высоко мной ценимую, так меня любившую и серьезно думавшую стать моей законной женой?» Слова были сказаны, сказанное должно было совершиться; в назначенный час две маски спустились на улицу. Мой друг бросился к руке моей любовницы, как сокол на свою жертву, и я остаюсь в распоряжении компаньонки, упитанной крупной блондинки, около которой я казался мальчиком. Рядом я видел друга, говорившего тихим голосом что-то на ухо моему кумиру, с жаром, приводящим меня в ужас, с бесконечным изобилием слов, сопровождаемым пожатиями и вздохами. Я задыхался от горя, затем мой гнев обратился в горечь и я вскричал мысленно: – «Посмотрим, позволит ли соблазнить себя эта столь чистая героиня! Да, хотел бы я, чтобы она поддалась его красоте фата и обаянию мужчины!» Придя в театр, мы вошли в ложу. Блондинка раскрывает большие глаза, слушает пьесу и остаётся неподвижной, как статуя. Пират ни на мгновенье не даёт передышки моей любовнице и продолжает шептать ей на ухо, я уж не знаю, какие зажигательные предложения, которые смущают её до того, что она меняется в лице. Я притворяюсь дураком, сосредотачивая внимание на комедии, которая кажется мне нескончаемой. Наконец занавес падает, мы идем в трактир Луны, все время в том же порядке. Обед не был заказан. Нам открывают комнату, приносят свечи. Мой разбойник-друг держит руку моей любовницы и ходит с ней взад и вперед, изливая ей на ухо потоки слов, из которых я, будучи в ярости, не слышу ни словечка. Прогуливаясь с ними вместе слева направо, от одной стороны в другую, я вижу их вдруг выходящими из нашей комнаты и заходящими вдвоём в соседнюю, где я заметил мимоходом плохонькую кровать. Такая наглость меня поражает. Тучи накрывают мою жизнь. Сердце мне отказывает. Я падаю почти без сознания на диван, на котором сидит кума блондинка. Мы остаемся в молчании в течение доброй четверти часа – она немая по своей природе, а я немой из-за чрезмерной боли. Через пятнадцать минут бесстыдная пара покидает проклятую комнату в значительном беспорядке, в котором я ясно читаю своё несчастье. Виновная осмеливается подойти ко мне с весёлым видом и любезно протянуть мне свои порочные руки. Непроизвольным движением я грубо отталкиваю ее. Моя любовница смущена и обижена, друг удивлен, кума блондинка распахивает свои большие глаза, я преодолеваю свое негодование, словом, мы все четверо являем собой смешную картину. Я оборачиваю свой гнев против хозяина трактира, который не несёт ужин. Слеза скользит по продажной щеке неверной. Трактирщик приходит и выставляет на стол плохое рагу. О, Фиест! [21]Я понял весь ужас праздника, который готовит тебе твой брат, когда ты пробуешь вкус мяса своих детей! Мы были словно под пыткой, кроме кумы блондинки, которая пустила в карьер свой аппетит. Я критиковал комедию, из которой не слышал ни одной сцены, со строгостью, в которой чувствовалось раздражение моего рассудка. Мой друг-предатель опускает голову, немного устыдившись своего неблагопристойного поведения, но поглощает ужин, не выказывая неудовольствия, медленно опускает в карман свою дрожащую руку; я осушаю свой бокал, надеясь, что вино отравлено.