В. Павлов - Люди легенд. Выпуск первый

Село тем временем уже утонуло в темноте, выстрелов не было слышно. В отряде забеспокоились — что стало с разведчиками? —как вдруг увидели прямо перед собой забавное шествие. Впереди два силуэта, идут — руки в боки. За ними несколько человек в белом, какая‑то повозка.

— Приготовиться, — шепотом скомандовал Кравченко, а через минуту громко: — Стой! Кто такие?

— Это мы, — послышался из темноты голос Володи Бондаренко, и один белый призрак направился прямо к Кравченко.

— Вот это вам, Федор Иосифович, трофей… — Володя протянул командиру крынку молока и кофейник. Кравченко был страстным любителем кофе, и все знали эту его слабость. На Володе был белый полушубок, делавший его похожим в темноте на загадочного призрака.

— Кого привел? — спросил Кравченко.

— Полицаев.

— А ну давай их сюда.

Те подошли. И сразу стало ясно, почему они так странно шли: разведчики срезали пуговицы у штанов полицаев, и они держали их руками. Издали казалось, что идут они руки в боки. Старый прием — чтобы не удрали.

В рассказе Бондаренко вся история выглядела так.

— Они, значит, впереди немцев ехали. Сами‑то здешние, а жить в своем селе боялись. Здесь опасно, говорят. Лес рядом. А раз немцы сюда собрались, так и решили воспользоваться оказией. Прикатили раньше собрать свои манатки и свести кое с кем счеты. А мы тут как тут!

Бондаренко рассказывал:

— Старик там был один. Спрашивал: когда пахать будем? Все говорил, что по земле скучает. Тактичный дед. Вместо войны про землю… Как она весной пахнет. Хотел, видно, задеть за живое, а я и без него задетый. Да я за его землю… В общем‑то мудрый старик.

До соединения Федорова, в Клетнянские леса, отряд добрался благополучно. Полицаи оказались неплохими проводниками.

Настало время прощаться с командиром. Кравченко улетал для доклада в Москву, Бондаренко оставался. Володя провожал командира до самолета…

— Вот письмо… В Москве опустите, — сказал он так, словно извинялся.

-— Матери?

— Жене.

Казалось, все знал Кравченко о Володе, но то, что он женат, для него было новостью. Он был хорошим солдатом, этот молчаливый парень. И верным другом. И хорошим семьянином. Но семья осталась там, далеко на востоке. Тут были рядом враги, напавшие на его Родину, посягнувшие на самое дорогое. Это было главное. И он стал солдатом своей страны. Доказывал это делом, без лишних слов и клятв, молча. Ненависть он носил в себе. И любовь тоже. А говорить о своих чувствах и привязанностях не умел, даже фотографию жены показать друзьям считал излишней сентиментальностью. Такой уж у него был характер.

А самолет уносил на восток тоненькое письмо, в котором, наверное, все‑таки были нежные слова.

Через несколько недель такой же самолет доставил в Москву и самого Бондаренко. С аэродрома машина увезла его в госпиталь. Обидно было. Ну ладно бы уж ранили, так нет — опять болезнь, грозившая на этот раз полной инвалидностью.

Длинные дни, томительные недели госпитальной жизни. Завтраки, обеды, ужины. Сводки Совинформбюро. «Партизанский отряд, где командиром товарищ К., взорвал еще…» И мысль: «Может, это наши? Может, Кравченко и есть товарищ К.?» Раз в неделю приезжает жена из Орехово–Зуева. Завтра снова приедет. Будет утешать. А сегодня врач сказал:

— Ну–с, Бондаренко, для вас война кончилась. Скоро домой. Дешево отделались. Работать будете, воевать нет.

За госпитальным забором живет напряженной военной жизнью Москва. Забор ничего, солидный. Только раньше разве такой стал бы для него препятствием? Ерунда. А сейчас? Можно проверить. Подошел. Подтянулся на руках. Перебросил ногу. Тяжеловато, но ничего. Пошел гулять по улице, прямо как был, в госпитальной пижаме.

И вдруг сзади кто‑то по плечу ударил весьма основательно.

— Володька? Ты? Ну и встреча!

— Федор Иосифович! Товарищ командир!

Обнялись.

— Так ты тоже здесь? Вижу в раненых ходишь?

— Хуже. В больных. Пустяки. Ваши как дела?

— Дела в порядке. Через три дня обратно. К Федорову.

-— Ну! Тогда я с вами. Где встретимся?

— А ты что? Выздоровел?

— Как вам сказать… — Володе совсем не хотелось распространяться о своей болезни, а врать он не умел.

— Выпишут скоро? — настаивал Кравченко.

— Врач сказал, скоро, и лесной воздух прописал. Сейчас бы с вами ушел, только надо завтра встретиться… Ну, в общем, с одним человеком.

Встреча произошла во дворе госпиталя. У нее настроение почти праздничное, зато он мрачнее обычного.

— Ты знаешь, Володенька, врач сказал, что тебя отпускают домой. Понимаешь, домой! Навсегда!

— Знаю.

— Даже не верится, что так получилось.

— Не получится… Я хотел тебе сказать… Я уезжаю обратно. Туда…

— Как? Нет, нет… Тебе нельзя. Слышишь? Ты не имеешь права. Ты хорошо воевал. Орденом тебя наградили. Ты не можешь…

— Я должен… Нет… Ну, как тебе объяснить?.. Я не. могу сейчас дома… Не умею я говорить… Короче, так надо. И мне, и тебе, и всем.

Она плакала, уткнувшись в его плечо. Она была женой. Он был солдатом.

А на следующий день по коридорам штаба партизанского движения бродила странная личность в госпитальной пижаме. Это был Володя Бондаренко. Как он прорвался через часовых у входа, никто не знал. Через несколько часов он получил вещевой аттестат, а вечером уже гулял по весенней Москве в синем штатском костюме и с меховой шапкой в руке — других головных уборов на складе не оказалось, а интендант уверял, что в Средней Азии в таких шапках ходят вСе лето. Еще через два дня Бондаренко уже был по ту сторону фронта, на партизанском аэродроме в Западной Белоруссии. Тут неудача: федоровцы ушли. Пришлось догонять. Почти две недели пробирались по немецким тылам втроем — Кравченко, Бондаренко и один попутчик, врач Гнедаш, Федоров встретил их, как родных, и в знак особого уважения решил создать специальное подразделение под громким названием: отдельный специальный диверсионный отряд особого назначения имени Богуна. Кравченко назначили командиром, а Бондаренко — старшиной.

В отряд собрали людей, как говорится, с бору по сосенке, хотя приказ был строгий. Да какой командир отпустит от себя лучших людей? Потому и оказались в распоряжении Кравченко в основном новички, которые и мин‑то толком не видели, а взять их в руки считали настоящим геройством.

Бондаренко стал главным инструктором. Сначала пришлось «позаниматься» самому. Теперь у партизан появились новые мины замедленного действия, разобраться в которых даже опытному минеру было не так‑то просто.

Володя сказался больным, взял себе «творческий отпуск» на один день. Подальше от лагеря отряда поставил палатку, с утра до вечера колдовал там над новыми минами. Новички обходили палатку стороной. «А ну как рванет…»