Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

— Этим вечером, — говорит мне этот мудрый лекарь, — ты весело поужинаешь с очаровательной графиней.

— Этим вечером я буду ужинать с вами. Вы преподали мне мастерский урок.

— Если ты еще раз проиграешь на слово, ты правильно поступишь, не заплатив.

— Я буду обесчещен.

— Неважно. Чем скорее ты будешь обесчещен, тем больше ты сэкономишь, потому что ты будешь вынужден признать себя неплатежеспособным. Лучше не дожидаться этого фатального сберегающего события.

— Но будет еще лучше избежать этого, играя отныне лишь на наличные.

— Естественно, потому что ты спасешь честь и деньги; но, поскольку ты любишь азартную игру, советую тебе никогда не понтировать. Держи талью. Ты выиграешь.

— Мало.

— Меньше, чем тебе бы хотелось, но выиграешь. Понтировать глупо. Банкёр рассуждает: «Я ставлю на то, что вы не угадаете». Понтер отвечает: «Я ставлю на то, что угадаю». Кто здесь дурак?

— Понтер.

— Ради бога, будь же умнее. И если тебе придется понтировать, и ты начнешь выигрывать, знай, что ты дурак, если ты остановишься, когда станешь проигрывать.

— Почему дурак? Фортуна переменчива.

— Останавливайся, когда видишь, что она меняется, когда выигрываешь всего обол. Ты всегда будешь в выигрыше.

Я читал Платона, и я был поражен, встретив человека, который рассуждал как Сократ.

Назавтра очень рано меня посетил Завойский, чтобы сказать, что, как он слышал, меня ждут сегодня к ужину и что была произнесена похвальная речь моей точности, с которой я оплатил свой проигрыш; я оставил его в его мнении, и увидел графа и графиню только шестнадцать лет спустя в Милане. Завойский услышал из моих уст всю эту историю только сорок лет спустя в Карлсбаде. Он остался к ней глух.

Три или четыре недели спустя после этого происшествия, г-н де Брагадин представил мне другой образчик своего нрава, еще более выразительный. Завойский познакомил меня с французом по имени л'Абади, который добивался от правительства места инспектора всех сухопутных войск республики. Его назначение зависело от Сената. Я представил его моему хозяину, который обещал ему свой голос; но вот что произошло, помешав ему сдержать слово.

Нуждаясь в сотне цехинов, чтобы расплатиться с долгами, я попросил их у него. Он спросил, почему бы мне не спросить об этом одолжении у г-на де л'Абади.

— Я не осмеливаюсь.

— Осмелься; я уверен, что он их тебе предоставит.

— Сильно сомневаюсь, но попробую.

Я увидел того на следующий день и, после короткого вежливого вступления изложил ему свою просьбу; также вежливо он мне отказал, говоря все, что говорят, когда не хотят или не могут оказать услугу такого рода. Пришел Завойский, я их покинул и отправился дать отчет моему патрону-благодетелю о бесполезности своего демарша. Он улыбнулся и сказал мне, что эти французы лишены разума.

1746.

Это было как раз в тот день, когда декрет о назначении инспектора венецианских армий должен был быть представлен в Сенат. Я ухожу по своим обычным делам, прихожу в полночь и, видя, что г-н де Брагадин еще не вернулся, иду спать. Назавтра я иду пожелать ему доброго утра и говорю, что собираюсь пойти поздравить нового инспектора, на что он советует избавить себя от этой заботы, потому что Сенат отверг предложение.

— Как это? Три дня назад он был уверен в обратном.

— Он не ошибался, потому что декрет должен был быть одобрен, если бы я не решился высказаться против. Я заявил Сенату, что правильная политика не позволяет нам доверить этот пост иностранцу.

— Я удивлен, потому что Ваше Превосходительство так не думало позавчера.

— Я его еще не знал хорошо. Я понял вчера, что этот человек недостаточно умен для того поста, на который он претендует. Может ли он иметь правильное суждение и при этом отказывать тебе в сотне цехинов. Этот отказ стоил ему потери дохода в три тысячи экю, которые он имел бы теперь.

Я вышел и встретил Завойского с л'Абади, который был зол.

— Если бы вы меня предупредили, — сказал он, — что сто цехинов могли бы заставить замолчать г-на де Брагадин, я бы нашел для вас эти деньги.

— Имея голову инспектора, вы бы должны были догадаться.

Этот человек оказался мне полезен, рассказав всем об этом факте. Те, кто нуждался в будущем в голосе этого сенатора, узнали дорогу к тому, чтобы его получить. Я оплатил все свои долги.

Мой брат Жан приехал в это время в Венецию с экс-евреем Гуарьенти, большим знатоком живописи, который путешествовал за счет короля Польши, выборщика короля Саксонского. Это он организовал королю приобретение галереи герцога Моденского [38] в будущем — Дрезденская галерея. за 100 тыс. цехинов. Они направлялись вместе в Рим, где мой брат остался в школе знаменитого Менгса. Я буду говорить о нем через четырнадцать лет после настоящего момента. Я должен перейти теперь, следуя течению истории, к зарождению события, от которого зависело счастье одной из любимейших женщин Италии, которая стала бы несчастной, если бы я был умен.

В начале октября, при открытии театров, я выходил в маске из Римской почты, идя своей дорогой, когда увидел фигуру девушки, с головой, закрытой капюшоном накидки, сходящей с курьерской барки, как раз прибывшей из Феррары. Видя, что она одна, и видя ее неуверенную походку, я почувствовал, как некая потусторонняя сила заставляет меня приблизиться и предложить ей свои услуги, если они ей понадобятся. Она отвечала мне робким голосом, что ей нужна информация. Я сказал, что набережная, на которой мы находимся, не подходящее место, чтобы на ней останавливаться. Я пригласил ее в мальвазийную , где она сможет свободно мне все рассказать. Она колеблется, я уговариваю, и она соглашается. Магазин находится в двадцати шагах оттуда; мы заходим, и вот мы сидим одни, напротив друг друга. Я снимаю маску, и вежливость заставляет ее откинуть свой капюшон. Под широким чепцом, покрывающим ее голову, мне видны только ее глаза, нос, рот и подбородок, но мне не нужно большего, чтобы ясно различить юность, красоту, грусть, благородство и чистосердечие. Это могущественное рекомендательное письмо заинтересовывает меня в сильнейшей степени. Смахнув несколько слезинок, она рассказывает мне, что она знатного происхождения и что она убежала из отцовского дома, чтобы нагнать некоего венецианца, который, обольстив и обманув, сделал ее несчастной.

— Вы надеетесь теперь воззвать к его долгу. Я полагаю, он предложил вам свою руку.

— Он дал мне слово в письме. Милость, которой я у вас прошу, — отвести меня к нему, оставить там и быть вежливым.

— Положитесь, мадам, на чувства человека чести. Меня глубоко задело все, что вас касается. Кто этот человек?

— Что-ж! Я предаюсь своей судьбе.