Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

Наша беседа коснулась непостижимости столь долгого отсутствия Стеффани, и она мне сказала, что невозможно, чтобы ее отец не думал о том, куда же она подевалась.

— Наверняка он должен знать, — сказала она, — с кем я разговаривала все ночи через окно; и ему нетрудно узнать, что я переправлялась на феррарской барке. Я думаю, он в Венеции, и я уверена, что он делает все возможное, чтобы меня найти, хотя и под большим секретом. Он обычно останавливается у Бонкузена. Попробуйте узнать, там ли он.

Она упоминала теперь Стеффани только с чувством ненависти, и думала только о том, чтобы закрыться в каком-либо монастыре, вдали от своей родины, там, где ее позорная история никого бы не заинтересовала.

Мне не нужно было никого расспрашивать. Г-н Барбара за ужином сказал:

— Мне рекомендовали дворянина, подчиненного папы, чтобы я помог ему своим кредитом в деликатном и щекотливом деле. Один из наших граждан похитил его дочь и в течение пятнадцати дней где-то с ней прячется, никто не знает, где. Надо будет донести о деле в Совет Десяти. Мать похитителя со мной в родстве, я не хочу с этим связываться.

Я притворился, что не испытываю никакого интереса к этому факту. На другой день, очень рано, я направился к юной графине, чтобы сообщить ей эту интересную новость. Она еще спала, Но поскольку я торопился, то направил вдову к ней сказать, что мне нужно только две минуты, чтобы рассказать ей нечто интересное. Она приняла меня лежа, укрывшись до подбородка.

Выслушав все, что я хотел ей сказать, она попросила меня уговорить г-на Барбаро стать посредником между нею и ее отцом, потому что она предпочтет смерть ужасной участи стать женой чудовища. Она хочет, однако, передать мне его предложение брака, поскольку оно может послужить ее оправданию, и должно представить ее отцу всю низость злодея. Чтобы достать письмо из своего кармана, она должна была показать мне свою обнаженную руку. Это заставило ее покраснеть из-за стыда от того, что она показала мне, что без рубашки. Я пообещал увидеться с ней вечером.

Чтобы склонить г-на Барбаро к тому, что она хотела, мне нужно было сказать ему, что она находится у меня, и такое доверие мне показалось ошибочным. Я не пришел ни к чему. Я был в растерянности, и мне не хотелось торопиться. После обеда доложили о приходе к г-ну Барбаро графа А. С. Я увидел его с сыном в униформе, очень похожим на свою сестру. Они прошли в его комнату, чтобы поговорить о деле, и через час ушли. После их ухода он попросил меня, как я и ожидал, спросить у моего оракула, что ему следует предпринять для графа А. С. Он сам записал вопрос. С максимальным безразличием я ответил ему в числах, что ему следует вмешаться в это дело единственно с целью уговорить графа простить свою дочь, отказавшись от идеи сделать ее женой злодея, потому что Бог приговорил того к смерти.

Этот ответ сочли удивительным; я и сам был удивлен, осмелившись дать его. У меня было предчувствие, что Стеффани должен погибнуть от чьей-то руки. Это любовь заставляла меня так думать. Г-н де Брагадин, который считал мой оракул безошибочным, сказал, что он никогда не говорил столь ясно, и что Стеффани наверняка умер в тот самый час, когда оракул нам об этом объявил. Он сказал г-ну Барбаро, что нужно пригласить назавтра к обеду отца и сына. Следует поступать осторожно, поскольку, прежде чем уговаривать их простить девушку, нужно знать, где она находится. Г-н Барбаро чуть не заставил меня рассмеяться, когда сказал, что я мог бы, если бы захотел, сказать сначала им, где она. Я обещал ему задать интересующий его вопрос на следующий день. Я попросил также время, чтобы сначала узнать, какого мнения придерживаются отец и сын. Я смеялся про себя над тем, что нужно бы убить Стеффани, чтобы не компрометировать мой оракул.

Я провел весь вечер у юной графини, которая больше не сомневалась ни в добром отношении к ней своего отца, ни в полном доверии, которое она должна питать ко мне. Какое удовольствие для нее было узнать, что я завтра обедаю с ее отцом и братом и что приду к ней повторить вечером все, что они говорили о ней! Но и какое удовольствие для меня было видеть ее убежденной, что она должна меня благодарить, и что без меня она неминуемо потерялась бы в городе, где политика руководства охотно допускает, чтобы распущенность лежала в основе свободы и определяла ее. Мы двое были очень рады случаю, что привел нас к встрече на набережной у Римской почты, и чудесному совпадению наших желаний. Мы были очарованы невозможностью объяснить взаимное притяжение наших физиономий, она — снисходительным согласием на мое приглашение, я — своей настойчивостью в приглашении ее следовать за мной и положиться на мои советы. Я был в маске, а ее капюшон создавал тот же эффект. Полагая все это необычайным, мы вообразили, не говоря вслух, что все это непосредственное проявление Высшего Провидения, чудесного воздействия наших ангелов-хранителей, и мы влюбились друг в друга. Хотел бы я знать, есть ли в целом свете читатель, достаточно дерзкий, чтобы решить, что подобное рассуждение ведет к суеверию. Оно опирается на самую глубокую философию, несмотря на то, что допустимо лишь по отношению к самим себе.

— Уверены ли вы, — воскликнул я с энтузиазмом, склоняя свои губы к ее прекрасным рукам, — что, обнаружив, что я влюблен, вы меня не испугаетесь.

— О! Я боюсь только потерять вас.

Этот ответ, сопровождаемый взглядом, подтверждающим правдивость сказанного, заставил меня раскрыть объятия, чтобы прижать к груди прекрасный объект, давший его мне, и поцеловать рот, который его произнес. Не увидев в ее глазах ни гордого негодования, ни холодной снисходительности, происходящей от опасения меня потерять, я отдался своей нежности. Я увидел только любовь и узнавание, которое, не принижая ее чистоты, усиливало ее торжество.

Но, едва оторвавшись, она опустила глаза и я услышал глубокий вздох. Я заподозрил то, чего опасался, и, опустившись на колени, взмолился о прощении.

— Какая здесь обида, — сказала она, — чтобы я должна была вас прощать? Вы меня плохо поняли. Видя вашу нежность, я подумала о своем счастье, и жестокое воспоминание вырвало у меня вздох. Встаньте.

Пробило полночь. Я сказал ей, что ее благополучие заставляет меня ее покинуть. Я снова надел маску и ушел. Меня настолько занимал страх, что я обрел то, чего еще не заслужил, что мой уход мог ей показаться грубым. Я плохо спал. Я провел одну из тех ночей, которые влюбленный юноша сочтет счастливыми благодаря тому, что подменяет при этом реальность воображением. Это трудно, но любовь этого требует, и это ей нравится. В убеждении неминуемого счастья, в котором я находился, надежда в моей прекрасной пьесе играла лишь роль молчаливого персонажа. Надежда, о которой столько говорят, лишь льстивое создание, которое разум ценит только постольку, поскольку нуждается в средстве, дающем временное облегчение. Счастливы люди, в своей жизненной игре не нуждающиеся ни в надежде, ни в предвидении.