Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4

— Вы сказали мне для двоих.

— Обслуживайте на двоих. Останьтесь на первый раз здесь, на моем ужине, чтобы я мог сказать вам обо всем, что я сочту хорошим или плохим.

Ужин пошел своим чередом, по два куверта за раз; я делал комментарии всему, но нашел все превосходным — саксонский фарфор, дичь, осетр, трюфели, улитки и превосходные вина. Я сделал ему только один упрек, что он забыл выставить на тарелке крутые яйца, анчоусы и уксус для приготовления салата. Он вскидывал глаза к небу с огорченным видом, признавая свою большую ошибку. Я сказал ему также, что хочу в следующий раз горьких апельсинов для придания вкуса пуншу и хочу ром, а не арак. Проведя два часа за столом, я сказал ему принести карту всех понесенных расходов. Он принес мне ее четверть часа спустя, и я остался ею доволен. Заплатив, я велел принести мне кофе, когда я проснусь, и пошел спать в превосходную кровать, расположенную в алькове. Эта кровать и добрый ужин сулили мне замечательный сон. Без этого я не смог бы заснуть, сознавая, что в следующую ночь я буду сжимать в объятиях в этой же кровати мою богиню. Утром, уходя, я сказал моему человеку, что хочу на десерт все свежие фрукты, которые он сможет найти, а также мороженое. Чтобы убить дневное время, казавшееся мне очень долгим, я играл до вечера, и фортуна соответствовала моей любви. Все отвечало моей второй страсти. Я благодарил в глубине души могучий гений моей прекрасной монахини.

В час ночи я пошел на назначенное место к статуе героя Коллеони. Она сказала, что придет только в два, но я хотел вкусить тонкого удовольствия ожидания. Ночь была холодна, но превосходна, без малейшего ветра. Точно в два часа я увидел подплывающую гондолу с двумя гребцами и сходящую из нее маску, которая, поговорив с передним гребцом, направилась к статуе. Увидев, что маска мужчина, я встревожился, отошел назад и пожалел, что не взял пистолеты. Маска сделала круг, подошла, протянула мне мирную руку, что не оставило мне сомнений. Я узнал моего ангела, одетого мужчиной. Она засмеялась над моим удивлением, взяла меня под руку и, не говоря ни слова, мы направились к площади Сен-Марк, пересекли ее и пошли к казену, который находился не более чем в сотне шагов от театра Сен-Моис.

Все было устроено, как я и распорядился. Мы вошли, я быстро снял маску, но М. М. наслаждалась, прогуливаясь медленно по всем закоулкам превосходного убежища, которым осталась довольна, очарована, созерцая все прелести своего отражения в зеркалах, в профиль и в фас, и я с восхищением любовался ею в ее наряде, думая, каков должен быть любовник, овладевающий ею. Она была поражена увиденной роскошью и тем, как, оставаясь неподвижной, она отражалась с сотни разных точек зрения. Ее многочисленные портреты, даваемые зеркалами при ярком свете свечей, расположенных кругом, давали ей новое зрелище, заставляя любоваться самой собой. Сев на табурет, я внимательно изучал элегантность ее убранства. Одежда из гладкого велюра розового цвета, обшитая по краям золотыми блестками, соответствующая куртка, искусно обшитая самым богатым образом, штаны из черного сатина, кружева с ручной вышивкой, бриллиантовые серьги, дорогой солитер на ее маленьком пальце и на другой руке кольцо, сверкавшее выпуклым кристаллом на фоне белой тафты. Темная блондинка, она своей тонкой красотой достойна была кисти лучшего художника. Чтобы мне было лучше видно, она встала передо мной. Я обследовал ее карманы и нашел там табакерку, бонбоньерку, флакон, упаковку зубочисток, лорнет и носовые платки, источавшие приятный аромат. Я обратил внимание на богатство и работу ее двух пар часов и печаток, подвешенных на цепочках, покрытых мелкими алмазами. Я обследовал ее боковые карманы и обнаружил пистолеты с кремнем на пружине, самой тонкой английской работы.

— Все, что я вижу, — сказал я ей, — не твое, но позволяет моей удивленной душе воздать честь обожающему тебя созданию, которое желает тебя заверить, что ты действительно его возлюбленная.

— Это то, что он мне сказал, когда я попросила проводить меня в Венецию и оставить там, заверив меня, что он желает, чтобы я там развлеклась, и что я могла бы каждый раз убеждаться, даже более, чем теперь, что он ставит себе в заслугу сделать меня счастливой.

— Это невероятно, дорогая. Такой любовник — явление уникальное, и я не устану воздавать ему хвалы за то счастье, которым удостоился.

— Позволь, я пройду сниму маскарад в одиночестве.

Четверть часа спустя она предстала передо мной, причесанная по мужски, со своими прекрасными волосами без пудры, свисающими локонами до низа щек, подвязанными сзади черной лентой, из-под которой свободно свисал хвост до самых бедер. М. М. как женщина напоминала Генриетту, а как мужчина — офицера гвардии по имени Л’Эторьер, которого я знал в Париже, или, скорее, того Антиноя, статуи которого можно видеть, если французское одеяние может допустить такую иллюзию. Я был поражен этим очарованием до такой степени, что думал, что мне станет плохо. Я бросился на софу, чтобы прийти в себя.

— Я потерял, сказал я, всякое доверие; ты никогда не будешь моей; в эту ночь какое-нибудь фатальное стечение обстоятельств оторвет тебя от моих желаний; случится, наверно, чудо, и твой божественный супруг позавидует смертному; Я чувствую себя уничтоженным. В четверть часа меня не станет.

— Ты с ума сошел? Я теперь твоя, если ты этого хочешь. Хотя я и не ела, я не хочу ужинать. Пойдем ляжем.

Ей было холодно. Мы сели у огня. Она сказала, что на ней нет жилета. Я расстегнул бриллиантовое сердечко, державшее ее закрытый воротник, и мои руки ощутили, прежде чем увидели глаза, что только рубашка скрывает два источника жизни, украшающих ее грудь. Я загорелся, но ей достаточно было одного поцелуя, и двух слов, чтобы меня успокоить: « После еды ».

Я позвонил, и, видя ее тревогу, показал ей окно для передачи кушаний.

— Никто тебя не увидит, — сказал я ей, — ты расскажешь об этом своему любовнику, который, может быть, пренебрегает этим секретом.

— Он не пренебрегает; но он будет восхищен твоим вниманием и скажет, что ты не новичок в искусстве удовольствий, и что очевидно, что я не единственная, кто пользуется с тобой радостями этого домика.

— И он ошибется; я спал и ел здесь только один, и я ненавижу ложь. Ты не единственная моя страсть, мой божественный друг, но ты будешь последняя.

— Я счастлива, мой друг, что ты постоянен. Мой любовник тоже таков, он добр, он нежен, но он оставляет мое сердце пустым.

— Его сердце должно быть таким же, потому что если его любовь того же закала, что и моя, он не позволил бы тебе такой выходки, как эта. Он бы не смог ее перенести.

— Он любит меня, как я тебя. Ты веришь, что я люблю тебя?