Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4

Castigans castigavit me Deus, et morti non tradidit me [74] Господь тяжко меня называет, но он не осудил меня на смерть, Вульгата, Псалом 117. .

Я дал ему это письмо, убеждая не передавать его Лорену, но самому Секретарю, который наверняка захочет подняться. Граф сказал ему, что это письмо обязательно окажется полезным, но он должен будет отдать мне все, если я появлюсь снова.

Но наступило время уходить. Луну больше не было видно. Я повесил на шею отцу Бальби с одной стороны половину веревок, а с другой, на плечо, узел с его бедными тряпками. То же самое я проделал с моими. Оба в жилетах, со шляпами на голове, мы пустились в приключение.

E quindi uscimmo a rimirar le stelle [75] И затем мы вышли, чтобы созерцать звезды. Данте — Божественная Комедия. Ад, XXXIV .

Мой выход из камеры. Мне угрожает опасность окончить жизнь на крыше. Я выхожу из Дворца Дожей. Я сажусь на судно и прибываю на материк. Опасность, в которую втягивает меня отец Барби. Стратагема, к которой я вынужден прибегнуть, чтобы немедленно от него избавиться.

Я вышел первым; отец Бальби шел за мной. Я сказал Сорадачи вернуть пластину на место, как она была, и отправил его молиться своему Св. Франциску. Стоя на четвереньках, я достал свой эспонтон и, вытянув руку, воткнул его наклонно в место соединения двух пластин, так что, нащупав четырьмя пальцами приподнятый мной край пластины, я смог приподнять ее к верху крыши. Монах, следуя за мной, держался четырьмя пальцами правой руки на пояс моих штанов возле пряжки, так что я стал подобен тягловому животному, ползущему по наклонной поверхности, смоченной туманом.

На середине этого подъема, довольно опасного, монах говорит мне остановиться, потому что один из его узлов, сорвавшись с его шеи, соскользнул, разматываясь, вниз, возможно не дальше, чем до водостока. Моим первым порывом было искушение отвесить ему пинка; этого было бы достаточно, чтобы отправить его быстренько вслед за его узлом, но Бог дал мне сил сдержаться; наказание было бы слишком суровым для обеих сторон, потому что в одиночку я ни за что не смог бы спастись. Я спросил у него, был ли это узел с веревками; поскольку он ответил, что это был другой, где лежал его черный редингот, две рубашки и ценный манускрипт, который он нашел в Пьомби и который, если это было то, что он думал, осчастливил бы его, я сказал ему тихим голосом, что следует сохранять спокойствие и идти своей дорогой. Он вздохнул и, держась за мой зад, последовал за мной дальше.

Пройдя по верху пятнадцать или шестнадцать пластин, я оказался на самой верхушке крыши, где, расставив ноги, удобно уселся верхом. Монах проделал то же позади меня. Мы сидели спиной к малому острову Сен-Джоржио Маджиоре, и перед нами, в паре сотен шагов, были многочисленные купола церкви Св. Марка, составляющей часть Палаццо Дукале; это была капелла Дожа; ни один монарх на земле не мог похвалиться подобной. Я прежде всего сгрузил с себя свой вьюк и сказал моему спутнику сделать то же. Он положил свою связку веревок между бедер достаточно удачно, но его шляпа, которую он положить туда же, соскользнула и, проделав все прыжки, необходимые, чтобы достигнуть водостока, упала в канал. Чем привела компаньона в отчаяние.

— Плохое предзнаменование, — сказал он, — вот, в начале предприятия, я уже без рубашки, без шляпы и без манускрипта, который содержит точную и никому не известную историю всех дворцовых празднеств Республики.

Менее свирепый, чем когда я карабкался, я сказал ему спокойно, что два несчастных случая, произошедшие с ним, не представляют из себя ничего необычного, чтобы суеверный человек мог назвать их предзнаменованиями, что я их не считаю таковыми, и что они меня не пугают; но что они должны послужить ему последним предупреждением быть осторожнее и благоразумнее и заставить подумать о том, что если бы его шляпа, вместо того, чтобы упасть направо, упала налево, то мы бы пропали, потому что она попала бы во двор дворца, где арсеналотти [76] дворцовая стража — прим. перев. ее бы подобрала и, догадавшись, что на крыше Палаццо Дукале кто-то есть, сочла своим долгом нанести нам визит.

Проведя несколько минут в таком положении и поглядывая направо и налево, я сказал монаху остаться там с узлами до моего возвращения. Я двинулся оттуда с эспонтоном в руке, перемещаясь на заду, верхом на коньке крыши, без всяких затруднений. Я затратил почти час, излазив все вокруг, заглядывая повсюду, осматривая и изучая, и не находя ни на одном из краев ничего, за что можно было бы привязать конец веревки, так, чтобы я был уверен в ее надежности и чтобы можно было спуститься. Я был в полной растерянности. Нельзя было и думать ни о канале, ни о дворе дворца. Поверх церкви моему взору открывались только промежутки между куполами, которые не вели ни к каким незамкнутым пространствам. Чтобы проследовать за церковь к Канонико , я должен был бы взбираться на округлые покатости; естественно, что я поспешил отказаться, как от невыполнимого, от всего того, что мне было непонятно, как сделать. Приходилось рисковать, но без опрометчивости . Это была та точка, которой теория морали не знает, когда среднего не дано или оно, я думаю, совершенно неуловимо.

Я остановил свой взгляд и мою мысль на слуховом окошке, находившемся со стороны Rio de palazzo ( Дворцового канала — заметка Казановы на полях ) на двух третях ската. Оно было достаточно удалено от места, где я вышел, что давало мне уверенность, что чердак, который оно освещает, не относится к пространству тюрем, которые я преодолел. Оно должно было освещать какое-то помещение, жилое или нет, над какими-то апартаментами дворца, где сейчас, на рассвете, я найду двери, естественно открытые. Относительно слуг дворца или семьи Дожа, которые могли бы нас увидеть, я был по совести уверен, что они поторопились бы дать нам пройти и сделали бы все, за исключением того, чтобы передать нас в руки инквизиторской юстиции, даже если бы мы были известны как самые большие государственные преступники. С этой мыслью я должен был заглянуть внутрь окошка, что и проделал, подняв одну ногу и соскользнув вниз, так что оказался сидящим на его маленькой крыше, параллельной большой; длина ее составляла три фута, а ширина — полтора. Я глубоко наклонился, крепко держась за края, и засунул туда голову. Я увидел, а скорее почувствовал наощупь, тонкую железную решетку, а за ней окно, с округлыми стеклами, замкнутыми на маленькие свинцовые задвижки. Я не увидел никакого препятствия в этом окне, даже замкнутом, но железная решетка, хотя и тонкая, требовала напильника, а у меня не было другого инструмента, кроме моего эспонтона.

Задумчивый, грустный и смущенный, я не знал, что делать, когда событие, вполне естественное, произвело на мою удивленную душу эффект настоящего чуда. Я надеюсь, что моя искренняя исповедь не повредит мне во мнении моего читателя, хорошего философа, если он поразмыслит над тем, что человек, находящийся в состоянии беспокойства и растерянности, представляет из себя лишь половину того, чем он был бы в спокойном состоянии. Колокол Сен-Марк, прозвонивший полночь в этот момент, произвел эффект, поразивший мой ум и своим сильнейшим потрясением заставивший его выйти из опасного состояния раздвоенности, им овладевшего. Этот колокол сообщил мне, что день, который начинается в этот момент, есть именно день Всех Святых, в который и должен чествоваться мой покровитель, если он у меня есть; Но что еще более придало мне смелости и положительно прибавило физических сил, был мой мирской оракул, который я получил из моего дорогого Ариосто: Tra il fin d’Ottobre, et il capo di Novembre [77] В конце октября и начале ноября . Если большое несчастье приводит к тому, что сильный ум становится набожным, почти невозможно, чтобы на него не оказало бы воздействия суеверие. Звон этого колокола со мной говорил, он сказал мне действовать и предсказал победу. Распростершись на животе вплоть до шеи, прислонившись головой к решетке, я воткнул мой эспонтон в переплет, обрамляющий ее, и решил разрушить его, чтобы вынуть решетку целиком. Я потратил всего четверть часа на то, чтобы разломать на куски все дерево, из которого состояли четыре стороны рамы. Решетка осталась целиком в моих руках, я отложил ее в сторону в окне. Мне не составило никакого труда выбить все застекленное окно, за исключением крови, которая текла из моей левой руки, слегка пораненной разбитым стеклом.