Михаил Ульянов - Приворотное зелье

Спектакль начинал скоморох-зазывала разными шутками-прибаутками: «А вот и я пришел вас позабавить, с праздником позравить! Здорово, ребятишки! Здорово парнишки! Бонжур, славные девчушки, быстроглазые вострушки! Бонжур и вам, нарумяненные старушки! Держите ушки на макушке! Ну, друзья, нечего крутить на карусели, заходите посмотреть, как пляшут мамзели! А мне бросайте в шапку медяки, да не копейки, а пятаки!»

Через этот бесшабашный, задорный пролог я переходил к народной драме.

Работая над пьесой, я, как то иногда делаю, вел записи, для себя, чтобы не упустить то, что считал главным. Я определил характер некоторых сцен. Например, в сцене столкновения монастыря с чертями я отметил не святость, а скотство всех этих обитателей монастыря, с их вседозволенностью, которая выводит их за грань духовного, человеческого. Сатанинское празднует над ними победу.

Но пьеса не поддавалась, и где-то в середине работы я понял, что не одолею «сопротивление материала». То ли потому, что она была больше читабельная, чем игральная, то есть больше проза, чем драматургия. То ли потому, что я перегрузил эту в общем-то прозрачную пьесу, в которой сказки было больше, чем сатиры, публицистикой, но получилось не страшно и не смешно, беззубо и не обжигающе.

Меня постигла неудача. Я жалею и не жалею об этом. Жалею, потому что хорошая вещь оказалась «не по зубам». Не жалею, тому что познал еще одну грань таланта Василия Шукшина, окунулся в чудесный мир народно-поэтического творчества.

Я жалею, что эта пьеса, «До третьих петухов», так и не была поставлена. Делал попытку друг Шукшина Георгий Бурков. Уж насколько он был близок к Шукшину, понимал его, сам был очень своеобразным актером, на грани правды и чертовщины, балаганщины, скоморох по сути, а не актер, ему бы, как говорится, и карты в руки. А он походил, походил вокруг — и отступился. Видимо, тоже не сумел сбалансировать легкость и нагруженность, балаган и драму.

Шукшинская тема в моих поисках, актерских, режиссерских, была и остается одной из главных.

В. М. Шукшин — человек здоровых народных корней. Он родился таким, родился с ощущением понимания, что такое русский мужик, его натура. Он даже Степана Разина хотел сыграть не как выдающегося народного героя, а как простого русского мужика, который в силу своего независимого характера, таланта бунтаря поднял крестьян на борьбу за волю, а что с этой волей делать — он не знает. В этом трагедия русских людей, которые стремятся к чему-то, добиваются — и вдруг останавливаются в полном недоумении: а что дальше делать? И находятся такие, которые говорят: «Я знаю, что делать!», берут запыхавшуюся лошадь под уздцы и ведут черт-те куда.

Когда Шукшин уже умер, мне довелось сниматься в фильме по его сценарию «Позови меня в даль светлую». Это добрая, человечная, смешная и грустная картина. Хорошая Русь в ней показана, поистине со светлой далью.

Я играл Николая, брата главной героини Груши (в ее роли снималась Л. Федосеева-Шукшина), дядю мальчишки Витьки. Я этих дядей навидался на своем веку довольно много, и мне не составляло труда создать этот образ на экране. Бухгалтер, на сто двадцать рублей тянет семью, заботится о сестре и племяннике…

С поразительным знанием деревенской жизни написал Шукшин этот сценарий. Фильм негромкий, но добротный и правдивый.

Характер, который я играл, доставлял мне огромное удовольствие, потому что я, как актер, не могу обходиться без какой-то житейской «оснастки». Мне обязательно нужна характерность, я теряюсь перед камерой и перед залом, не ощущая под собой этого фундамента. Без него я не могу придумать какие-то свои штучки-дрючки, «ухваточки», подробности, без которых нет живого человека на экране или на сцене. Может, кто и обходится без всего этого, но я не могу. В этой роли я, к примеру, не раз произношу: «А, язви тебя в душу!» У меня тетя так ругалась. А дядька у меня был — я его не помню, знаю по рассказам мамы — так у него такая присказка была, проговаривал он ее быстро: «Главна штука, главна вешш в том…» Это я тоже использовал в одном фильме.

И вот этот мужик, которого я играл, в общем-то нормальный, по чьим-то меркам, может, и недалекий, обнаруживает тонкость и проницательность в понимании каких-то вещей поразительную.

Дочка учит отрывок из гоголевских «Мертвых душ» о «птице-тройке» (кто из нас не учил!), и он, слушая ее, вдруг задумывается, с кем это птица-тройка так несется. Кто седок-то? Чичиков? Это что ж получается: Русь несется неизвестно куда с этим отъявленным мошенником? Значит, это перед ним расступаются другие народы и государства? Ему дают дорогу?

В самом деле, если мыслить конкретно, как привык мой герой, бухгалтер, мужик, который ничего просто так не принимает на веру, — так оно и есть. Но никому на свете до него эта простая мысль в голову не пришла.

Совсем не простые у Шукшина эти обыкновенные мужики, которых миллионы по всей России!

Кирзовые сапоги, ватник, замусоленная кепчонка-шапчонка на голове, вечное курево, поддатость. Питие — трагедия русского народа. Мы отмахиваемся: пьяный мужик! Но мы не знаем, не хотим знать, о чем думает он трезвый, какие чудеса рождаются в его голове. А Шукшину как раз это интересно — в каждом найти особинку, «чудинку». Ведь это тот же талант по-своему смотреть на мир, видеть удивительное и неожиданное в привычном. Кому-то вот Чичиков в башку влетит, кому-то еще какая холера.

Мне нравилось все, что писал Шукшин, знакомство с его «чудиками» приносило большую радость. Они навели меня на мысль сделать концертную программу по произведениям Шукшина.

Я не ахти какой чтец, не Дмитрий Николаевич Журавлев, но с этой программой я успешно выступал во многих залах, перед разными аудиториями: и в Библиотеке им. Ленина, и в Доме художников, и в клубах. Всюду залы были полны.

Я читал его рассказы, такие немудрящие, об обыкновенных людях; что-то мне, может, и удалось, но в чем-то я оказался безоружным перед их простотой и сложностью. Каждый раз я вновь и вновь вглядывался в них, открывал что-то новое, но разгадать тайну их магнетизма так и не смог.

Вот живет столяр, в общем-то несчастный человек, в вечных заботах о хлебе насущном, о семье, но лелеет он заветную мечту, не о благоденствии земном, не о богатстве, — он мечтает купить микроскоп. И покупает. Зачем он ему? А вот что-то его беспокоит, какая-то мысль, желание докопаться до чего-то, ему интересно узнать, отчего бывают болезни, что это за штука такая — микробы… Это рассказ Шукшина «Микроскоп».

Я вспомнил чудиков Шукшина, когда прочел недавно о том, как в какой-то деревне под Курганом два мужика пятнадцать лет строили и все-таки построили самолет из дерева. Это не литература — это жизнь. Мало того, что они вырубили из дерева самолет, вплоть до такой сложной детали, как пропеллер, железным был только мотор от мотоцикла, который тянул этот самолет, — он у них полетел! Мужики эти, без специального образования, окончившие сельскую школу и работавшие в деревне, построили самолет. Они летают на этом самолете — не чудо ли? Правда, им категорически запрещают полеты, заботясь о жизни новоявленных Икаров. Они и в самом деле уже падали с неба, что-то там ломали себе. Но это их не останавливает. Как тут не восхититься!