Теннесси Уильямс - Мемуары

Я подарил Розе попугайчика, помня, как она была привязана к канарейке, когда жила на ферме. Он стал ее любимцем. Когда бы я ни отвозил ее обратно в Стоуни-Лодж после наших прогулок, она всегда говорила мне, как только выходила из машины: «Том, ты не хочешь пойти взглянуть на моего попугайчика?»

Он благоденствовал в течение нескольких лет.

А потом, во время одной из наших прогулок Роза показалась мне очень встревоженной, и когда мы в санатории вышли из машины, не пригласила меня пойти взглянуть на птичку.

— Мы не пойдем глядеть на попугайчика, Роза?

— Нет, не сегодня, — ответила она. — Он плохо себя чувствует.

Я настоял, мы пошли в ее комнату, мертвый попугайчик лежал на полу своей клетки — санитарка рассказала мне, что он мертв уже несколько дней, но Роза не позволяет забрать его.

Несколько раз после этой трагической кончины я пытался подарить ей другого попугайчика, но она всегда отказывалась.

Роза никогда не принимала и никогда не примет смерть. И все же она однажды сказала: «Всю ночь шел дождь. Мертвые спускаются к нам с дождем».

— Ты хочешь сказать, их голоса?

— Да, конечно, их голоса.

Когда моя подруга Мария упоминала Розу в своих письмах, она всегда писала о ее прекрасных, разрывающих душу, глазах.

А сейчас Мария отказывается разговаривать со мной по телефону. Противоречия в самых лучших из друзей могут оказаться безграничными…

Или почти безграничными.

Мне кажется, причина недовольства Марии заключается в том, что мой агент, Билл Барнс, правильно понял, что мы больше не можем откладывать постановку «Крика», пока Пол Скофилд не почувствует готовность взять на себя официальные обязательства и назначить конкретное время для постановки в Англии. С сожалением я молча согласился с этим мнением, и вскоре все «права» были переданы Дэвиду Меррику. Питер Гленвилл был назначен режиссером.

Мария — леди Сен-Жюст — женщина исключительной верности. Она почувствовала, что наш друг Чак Боуден предан, а будучи романтиком, не могла понять острой необходимости в театральном мире соглашений и контрактов, скрепленных подписями и печатями.

Никто и никогда так не сердился на мои колебания, робость и слабость, как я сам — за исключением Марии. Она всегда считала, что из-за них я изменяю себе как художнику.

Она внезапно прекратила отвечать на мои письма. Потом стало «ее нет дома» для всех моих трансатлантических звонков — и на Джеральд-роуд в Лондоне, и в Уилбери.

Не стоит говорить, как я был всем этим огорчен, потому что в это время только Мария, сестра Роза и Билл Барнс были близки и любезны моему сердцу.

Я остаюсь в Нью-Йорке еще на два-три дня, а потом, посмотрев ввод Пег Мюррей в «Предупреждение малым кораблям», отправлюсь в недавно обставленную квартиру в Новом Орлеане. Если, конечно, мамины доктора не скажут, что ее состояние критическое или предсмертное и мне не придется отправиться в город, которого боюсь — в Сент-Луис.

Буду я сопровождать Билла Барнса в конце августа на кинофестиваль в Венецию или нет, будет зависеть от того, смогу ли я завлечь к себе в гости на Лидо Марию.

Если не удастся, я останусь в Новом Орлеане, чтобы хорошенько отдохнуть — мне это совершенно необходимо перед следующей постановкой «Крика », репетиции которого должны начаться, как я надеюсь, примерно через месяц.

Ночью после премьеры «Крика» в Нью-Йорке я полечу в Италию и останусь с чудесными тамошними людьми на неопределенный срок; надеюсь, мне удастся найти маленькую ферму, о покупке которой я уже давно мечтаю, выращивать там гусей и коз, наняв привлекательного молодого шофера-садовника, — и плавать, плавать.

Вчера меня очень встревожил конфуз в Новом Театре. Честно, как перед Богом — я не заметил перерыва после окончания первого спектакля. Я хочу сказать, что вышел из мужской грим-уборной, уже когда услышал аплодисменты к началу первого акта. Моя «плохо выученная роль» тоже тревожила меня. И если задние ряды были заняты — правда, этого не было пока ни на одном спектакле — то сомневаюсь, что меня было слышно.

Моя проблема, как мне кажется — дыхание. Концы предложений совсем пропадают — мне не хватает дыхания.

И все же мне хлопали. Думаю, во мне есть что-то узнаваемое, как и в Доке — независимо от того, слышно, что я говорю, или нет.

Решено, что спектакль продержится все лето. Должен продержаться. Думаю, постановка «Крика» будет зависеть от моей способности «везти на себе воз» и в течение пяти месяцев играть спектакль, получивший «смешанные» отзывы — это вполне престижное завершение — и оно станет опорой более крупному проекту.

Поздней весной 1947 года, вернув деда на его обычное место жительства в отель «Гейозо» в Мемфисе, я на машине отправился в Нью-Йорк, где вовсю шла подготовка к постановке «Трамвая».

В Нью-Йорке я снова оказался с Санто, но на этот раз наше совместное пребывание было кратким. Я увидел постановку Элиа Казана по пьесе Артура Миллера «Все мои сыновья », и был под таким впечатлением от его воплощения этой символической драмы, от той жизненной силы, которую ему удалось вложить в нее, что умолил Одри Вуд и Айрин Селзник сделать все возможное, чтобы он был режиссером « Трамвая». Именно его жена, Молли Дей Тэчер Казан, мой старый друг, первой прочла пьесу. Элиа сопротивлялся идее взять на себя постановку, но она победила, и контракт был подписан.

Завершив эту важную часть работы, мы с Санто отправились на мыс Кейп. Мы сняли бунгало прямо у воды, где-то между Норт-труро и Провинстауном. (Мы назвали дом «Ранчо Санто» и на фасаде прибили дощечку с этим названием.) Гостей пришлось ждать недолго; пожить в нашем простом бунгало приехали Марго Джонс и ее подруга, Джоанна Албус. По сторонам большой комнаты стояли две двухэтажные кровати; дамы спали на одной из них, мы с Санто — на другой; огненная вода потреблялась в больших количествах. Я не был в те дни сильно пьющим, но Марго («Техасский торнадо») любила это дело, как и Санто. Мы приехали на мыс слишком рано, купаться в океане было холодно. Я продолжал работать над « Трамваем », и именно в нашей хижине придумал заключительную реплику Бланш, впоследствии ставшую исторической: «Я всегда зависела от доброты первого встречного».

Я тоже всегда зависел от нее и не слишком часто разочаровывался. На самом деле, случайные знакомые или «первые встречные» обычно бывали добрее ко мне, чем друзья — что говорит не в мою пользу. Узнать меня — значит перестать меня любить. В крайнем случае можно терпеть меня, а по театральным критикам я могу судить, что нетерпимость вошла в моду.

По каким-то причинам электричество и водопровод вырубились одновременно. Вечера освещались у нас свечами, а по зову природы обитателям хижины приходилось бегать в кусты.