Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин

Принцесса София-Августа-Фредерика, будущая Екатерина II, должна была стать инструментом прусского влияния, а её мамаше — Йоханне-Елизавете (1711—1760), урождённой принцессе Готторп-Голштинской, сестре бывшего епископа Любекского, а ныне кронпринца Швеции, отводилась роль тайного агента Фридриха П. (Кстати, одновременно она была тёткой жениха своей дочери!) Таким образом, 50-процентный голштинец Пётр Фёдорович (практически полунемец) женился на 50-процентной голштинке Фике, являвшейся практически 100-процентной немкой и его троюродной сестрой.

Естественно, эта кандидатура вызвала решительное неприятие у вице-канцлера Бестужева-Рюмина, поскольку возрастала опасность влияния Пруссии на Россию. Но невеста понравилась Елизавете Петровне, и с этим ничего нельзя было поделать. Елизавета Цербст-Голштинская, приехав с дочерью в Россию в феврале 1744 года, по меткому выражению Анисимова, сразу с ногами влезла в русскую политику и тут же пополнила круг врагов Бестужева. С первых дней своего пребывания в Петербурге быстро сошлась с Бруммером, Лестоком и К°. Энергичная мамаша невесты, выполняя указания своего берлинского патрона короля Фридриха II, стала активно вмешиваться во внешнеполитические дела России, вставлять палки в колёса Бестужеву-Рюмину и даже заниматься шпионажем в пользу Берлина. Франко-прусско-голштинский лагерь получил в её лице ценную союзницу, а вице-канцлер — тайного и ярого врага.

И это произошло именно в тот опасный для него момент, когда враги прилагали все старания уничтожить его или хотя бы низвергнуть с поста вице-канцлера. Шетарди писал статс-секретарю Амелоту: «Мы, Мардефельд, Бруммер, Лесток, генерал Румянцев, генерал-прокурор Трубецкой, их приверженцы и я согласились стараться произвести в канцлеры генерала Румянцева, который, будучи главным в коллегии, будет иметь силу сдерживать Бестужева. Если же это намерение не удастся, то надобно будет из Иностранной коллегии устроить совет или кабинет с таким числом членов, при котором вице-канцлер не мог бы всем завладеть».

Шетарди утверждал, что Бестужев был в ярости от появления в России принцессы Цербстской и до того забылся в разговоре, что якобы допустил фразу: «Посмотрим, могут ли такие брачные союзы заключаться без совета с нами, большими господами этого государства». Можно с уверенностью предположить, что если маркиз не врал, то об этом высказывании скоро узнала Елизавета. Горяч и запальчив был вице-канцлер! Соловьёв пишет, что, согласно тому же Шетарди, вице-канцлер подговаривал московского архиерея внушить императрице незаконность брака наследника на принцессе Цербстской. Сам Бестужев считал это утверждение очередным «богомерзким и вымышленным оклеветанием» маркиза «Шетардия» и его сообщника Лестока, но мог ли он поступить иначе и признать своё участие в сговоре с архиереем, за который ему как минимум грозило обвинение в государственной измене?

«Низвержение» канцлера, естественно, входило в расчёты короля Пруссии. Ему надо было закрепить первый успех в войне с Австрией — оставить за собой Силезию и нанести Австрии новый сокрушающий удар. «Но для этого необходимое условие — низвержение Бестужева», — писал он Мардефельду. Бестужев мешал королю Фридриху II всюду, в том числе и в Швеции, в которой прусский король хотел заменить русское влияние прусским, в чём ему должна была помогать принцесса-мать и принцесса-дочь Цербстские и его родная сестра Ловиса-Ульрика, которую он намеревался выдать замуж за шведского кронпринца Адольфа-Фредрика. И выдал-таки.

Главную ставку франко-прусско-голштинская партия сделала на конференц-министра Воронцова: если бы им удалось восстановить Михаила Илларионовича против Алексея Петровича, то падение вице-канцлера было бы предрешено. И враги Бестужева стали усиленно «ласкать» конференц-министра. Первым подход к конференц-министру сделал Мардефельд и, по всей видимости, заразил его первой ядовитой дозой неприязни и зависти к вице-канцлеру. Потом пруссаки и французы подвергнут его ещё более интенсивной обработке: Фридрих II пожалует ему орден Чёрного Орла и свой портрет, осыпанный бриллиантами; Версаль окажет ему буквально королевский приём, когда Воронцов с женой окажется в Париже; великий князь Пётр Фёдорович, имея любовницей сестру Воронцова, будет внушать ему, что императрица считает Бестужева-Рюмина своим врагом и врагом голштинского дома (последнее, конечно, было верно на 100%).

Параллельно Шетарди и Мардефельд стали искать подходы к великой княгине Екатерине Алексеевне и находить у неё понимание. Для достижения нужных результатов версальский двор не скупился на подкуп. На содержание такого агента в самом ближайшем окружении русской императрицы, как Лесток, были нужны крупные суммы, и Шетарди их регулярно получал. Он подкупал даже духовных лиц в Синоде, но больше всего денег тратил на придворных, включая дам и фрейлин, «дабы о том, что в сердце царицыном делается, сведать… В таком случае, каковы бы велики или малы издержки ни были, об оных сожалеть не надобно», — писал он в Париж.

Но Алексей Петрович тоже не бездействовал. Всё это вице-канцлер видел, читал, контролировал, отмечал и со своей стороны готовил ответный удар. Он тоже был искусным мастером интриги и ждал своего часа. Он начал знакомить императрицу с письмами Шетарди заранее, по мере их расшифровки Гольдбахом, надеясь, что рано или поздно количество перейдёт в качество и Елизавета раскроет глаза на происходящее. Но Елизавета реагировала пока слабо и не до конца верила своему вице-канцлеру, зная его за отъявленного плута и обманщика. Нравы дипломатов тогда вообще не отличались высокой моралью, так что шокирующего эффекта депеши Шетарди у неё пока не вызывали. Пока.

Но однажды Ф. Аш перехватил такое письмо, после которого пребывание Шетарди в Петербурге и в России пошло отсчитывать часы и минуты.

Четвёртый ключ, о котором писал Гольдбах, использовался Шетарди для переписки с другими французскими посланниками за границей. К марту 1744 года этот шифр был учёным успешно форсирован, и он приступил к раскрытию пятого ключа. В очередном письме Бестужеву Гольдбах просит дать ему ещё две недели, «дабы я себя в состояние привесть мог Вам такой опыт представить, который бы Вашей апробации достоин был». Теперь Гольдбах «щёлкал» французские шифры как орешки — ему на это требовались всего две недели, в то время как над первым ключом он корпел целый год. Труды криптографа щедро вознаграждались императрицей, это было и повышенное жалованье, и чины [66] К 1760 г. X. Гольдбах удостоился звания тайного советника, в то время как Л. Эйлеру, несмотря на его выдающиеся достижения в математике, такого чина так и не было присвоено. «Тайных советников у меня много, а Гольдбах один», — отшучивалась Елизавета. . И немудрено: криптография стала важным инструментом внешней политики.