Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин

Воронцов выступал предателем России в чистом виде.

В конце августа 1748 года канцлер перехватил новое послание Финкенштейна, из которого было видно, что Лесток снабдил пруссака сведениями о том, что Елизавета Петровна сильно раздражена против морских держав и что этим обстоятельством следовало немедленно воспользоваться противникам канцлера. Бестужев пометил депешу словами: «Её импер. величеству лучше известно, изволила ли такие разговоры при Лестоке держать; но преступление его в том равно, лгал ли он на её величество или верный рапорт делал министру короля прусского. Её импер. величество из прежних писем уже усмотреть изволила, что Лесток советовал, чтоб ни министра её величества на конгресс не допущать, ни же России в мирный трактат не включать».

Старик Репнин, командовавший 30-тысячным русским корпусом, направленным в помощь Австрии и не сделавшим во время своего похода в Германии ни одного выстрела, скоро был вынужден отдать приказ возвращаться домой. Впрочем, Н.И. Костомаров полагает, что этот поход содействовал скорейшему заключению Аахенского мира (18.10.1748). Вид русских «медведей», направлявшихся на запад мимо Пруссии, чтобы померяться силой с галльскими «петухами», всё-таки здорово перепугал Фридриха И. Конгресс закреплял присоединение Силезии к Пруссии и подводил черту под восьмилетней войной за австрийское наследство. Русская делегация по подсказке Лестока на Аахенский мирный конгресс приглашена не была, что, конечно, было большим упущением дипломатии Бестужева. Европа договорилась обо всём без участия России, хотя она послала свой корпус для участия в военных действиях. Правда, главнокомандующий Репнин, человек больной и нерешительный, так и не принял никакого участия в военных действиях на стороне Англии, Австрии и Саксонии, за что Бестужев получил от своих союзников нарекания.

Теперь, когда руками Пруссии, Франции и, к сожалению, союзников России Австрии и Англии была создана новая обстановка в Европе, прусский посол в России Финкенштейн предлагал использовать её против Бестужева как лица, якобы виновного в умалении авторитета России. Воронцов по поручению Финкенштейна должен был внушить эту мысль императрице Елизавете. И вице-канцлер пообещал сделать это при первой представившейся возможности.

Аналогичное поручение получил и Лесток. Неизвестно, пишет Соловьёв, успел ли он объясниться с Елизаветой, потому что вскоре, в декабре (Соловьёв указывает ноябрь) 1748 года, он был арестован. Лестоку уже давно запретили вмешиваться в государственные дела, а потом Елизавета по совету Бестужева отказала хирургу в доступе ко двору и в лечении её императорской особы. Но лейб-медик, как мы видим, продержался до 1748 года.

В 1747 году Лесток в третий раз женился на девице Анне Менгден, члены семьи которой сильно пострадали после переворота 1741 года. Своим браком с Лестоком Анна надеялась облегчить судьбу своих опальных родственников [79] Напомним читателю, что её сестра Юлия Менгден, фрейлина двора Анны Леопольдовны, после государственного переворота 1741 г. последовала в ссылку вместе с правительницей. . Елизавета сама причесала невесту и украсила её голову своими бриллиантами. Уступив Бестужеву и отказавшись использовать Лестока как врача и советника, она всё ещё оказывала ему знаки внимания и милости.

Но Лесток, как мы видим, скоро выдал себя сам. Перехваченные Бестужевым депеши прусского посланника Финкенштейна однозначно свидетельствовали о том, что посланник вместе с Лестоком выступал в качестве заговорщика. За Лестоком с мая месяца было установлено наблюдение. 20 декабря 1747 года, когда он был в гостях у прусского купца, его секретарь и племянник, французский капитан Шапюзо (Шавюзо, Шапизо), обнаружил за собой около дома слежку, которая велась довольно грубо. Угрожая шпику шпагой, Шапюзо заставил того войти в дом, где тот после долгих препирательств признался в том, что ему поручено следить за каждым движением Лестока.

Лейб-медик бросился во дворец к императрице с жалобой. Там был какой-то приём, и первой Лестока увидела великая княгиня Екатерина Алексеевна. Она бросилась ему навстречу, но тот остановил её словами:

— Не подходите ко мне! Я человек подозрительный!

Он нашёл императрицу и стал с ней грубо и бесцеремонно объясняться. Он дрожал от возбуждения, лицо его покрылось красными пятнами, и Елизавета, подумав, что он пьян, удалилась, пообещав обелить его от всяких подозрений. Но нужно было знать Елизавету, чтобы возлагать на неё теперь хоть какую-то надежду, писал Финкенштейн. Скоро был арестован Шапюзо и несколько слуг. Лесток снова бросился во дворец, но его туда уже не пустили.

Два дня спустя Елизавета сказала Бестужеву, что он может делать с Лестоком всё, что захочет. 24 декабря шестьдесят гвардейцев под началом С.Ф. Апраксина (1702—1758), кстати, близкого друга Лестока, оцепили дом, в котором должна была состояться свадьба одной из фрейлин императрицы и на которой в качестве свидетеля то ли жениха, то ли невесты должен был присутствовать Лесток. Там его и арестовали и отвезли в крепость.

Ему было предложено ответить на несколько вопросов: с какой целью он поддерживал связи с прусским и шведским министрами, зачем он согласился выполнить поручение «богомерзкого Шетардия» вернуть обратно подаренные ему императрицей табакерки, в чём состояли его советы великой княгине. Екатерине Алексеевне о том, как «водить за нос» своего мужа, не способствовал ли он ссоре Петра Фёдоровича с Елизаветой, в чём заключалась его дружба с обер-прокурором Трубецким. Потом ему были предъявлены обвинения в намерении переменить образ правления в России, в склонении И. Веселовского на враждебную канцлеру сторону, в передаче сведений Пруссии об охлаждении отношений России с морскими державами и о деталях посылки русского экспедиционного корпуса в Европу, а также в получении «подарка» от Фридриха II в сумме 10 000 рублей. Бестужев ничего не забыл и ничего не упустил.

На допросах Лесток держался бесстрашно и мужественно. Одиннадцать дней он не принимал пищу, поддерживая себя лишь минеральной водой и отказываясь давать какие бы то ни было показания. По приказанию Елизаветы его вздёрнули на дыбу, но он и там не открыл рта и не попросил ни помощи, ни милости от власть имущих. Напрасно жена уговаривала его сознаться в заговоре, обещая милосердие императрицы. Он якобы показал ей свои изувеченные пытками руки и отвечал:

— У меня уже нет ничего общего с императрицей, она выдала меня палачу.

Н.И. Костомаров утверждает, что уличающие его документы Лесток успел перед арестом передать шведским эмиссарам Волькеншерне и Хёпкену, приехавшим накануне его ареста в Санкт-Петербург со специальным поручением своего правительства. Шведы увезли их с собой в Стокгольм.