Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин

И в это время отчаявшийся от посыпавшихся на него бед канцлер стал сближаться с Екатериной Алексеевной. Великая княгиня сама сделала первый шаг к сближению с человеком, который по её приезде в Россию был заклятым врагом её и матери. Вражда прекратилась и переросла в приязненные отношения — в основном на почве неприятия великого князя Петра Фёдоровича, и канцлер стал оказывать Екатерине одну услугу за другой. Для этого ему не пришлось жертвовать своей системой — системой своих взглядов пожертвовала Екатерина, и это было началом её неожиданного вознесения на самую вершину власти и долгого и славного шествия в качестве самодержицы Российской империи.

В 1754 году Алексей Петрович предпринял шаг к примирению с братом Михаилом, временно оставшимся без работы и проживавшим в это время в Дрездене [82] М.П. Бестужев был удалён из Вены за чрезмерную активность в деле переселения сербов из Австрии в Россию, чем вызвал немилость императрицы Марии-Терезии. . 21 марта он отправил ему письмо, в самых первых строках которого он сообщил о получении помощи от Елизаветы в сумме 50 000 рублей. Это было сделано не зря: канцлер показывал, что он по-прежнему пользовался доверием и уважением Елизаветы. Далее он выражал сожаление о разрыве с братом и говорил о крайнем своём прискорбии «видеть, когда б только наружно казалось, якобы мы в несогласии». Кажется, Алексей Петрович ещё не верил в то, что разногласия между ними были уже непреодолимы, а потому считал тех людей, которые говорили и спрашивали его об этом, бессовестными лжецами или своими недругами. Во всяком случае, продолжал он развивать свою мысль, своими действиями он никакого повода для таких утверждений не давал и упрекал старшего брата, что тот на его частные и официальные обращения не отвечал и от его услуг демонстративно уходил: «Мне прискорбно примечать ваше старание меня во всём обходить. Не завидую я и тем комиссиям, кои вы другим поручали разные от вас партикулярно присыланные вещи её импер. величеству подносить; но я также не понимаю, для чего в том брата вашего, хотя бон только камер-юнкером, а не канцлером был, обходить… Дивятся люди, когда их однофамильцы, будучи в великом числе, меж собою несогласны, так что же о нас скажут… когда нас только двое, оба родные братья, в совершенной старости…» Радоваться разладу между близкими людьми могут только враги, пишет младший Бестужев и заканчивает письмо словами: «Отпустите мне, мой дражайший брат, буде я сим простосердечным письмом вам с огрубляю, хотя я сего в намерении отнюдь не имею».

Но дражайший брат никакого простосердечия в отношениях с канцлером признавать не хотел. Великий канцлер, вознесшись на самую вершину власти, оставался одинок, как горный орёл.

Современник канцлера генерал В.А. Нащокин, близко стоявший к императрице и придворным кругам, оставил воспоминания о том, как в апреле 1755 года Бестужев-Рюмин вместе с Елизаветой Петровной в её летнем дворце принимал посланника Оттоманской Порты:

«Её императорское величество изволила быть под троном: статс-дамы и фрейлины в богатом платье рядом по старшинству стояли в галерее по правую сторону трона, а пяти классов генералитет и придворные кавалеры по левую сторону, также в богатом платье… По подании от посланника грамоты принял её для поднесения всемилостивейшей государыне великий канцлеру сенатор и разных орденов кавалер Бестужев-Рюмин и по поднесении её императорскому величеству положил на приготовленный по правую сторону столик и, отшед из-под трона по степеням задом, приступя к посланнику, ответ говорил именем её императорского величества вкратце…»

Горизонт был чист, и вроде бы ничто пока не предвещало грозы.

Чувствительный, а главное, неожиданный удар по системе Бестужева нанесла любимая им Англия. Мы уже упоминали о коварстве Альбиона по отношению к России. Подробности дела были таковы: осенью 1755 года Лондон начал секретные переговоры с Фридрихом II о союзе, который и был оформлен 16 января 1756 года и вошёл в историю как Вестминстерский договор. А 2 мая из орбиты бестужевской системы вышла Австрия, подписав с Францией союзный Версальский трактат. Стройная система взаимоотношений с Европой, от которой остались одни воспоминания, рухнула. Противники и союзники России осуществили своеобразную рокировку и перемешали канцлеру все карты. Получалось, что долговременных интересов с союзниками, во всяком случае у Англии с Россией, вовсе не было.

Виновата ли была система Бестужева, отсутствовали ли у союзников долговременные общие интересы (а если так, то они были недостаточно просчитаны), возобладала в европейской политике быстро меняющаяся конъюнктура или начали действовать все причины сразу, судить трудно. Государыня Елизавета Петровна осыпала Бестужева-Рюмина справедливыми упрёками, а Шуваловы — Воронцовы сильно приободрились. Враги канцлера стали поговаривать, что он стал стар и плохо соображает. «Ошибки молодости… извиняются легко, ибо считаются средством к приобретению искусства, — замечает в этой связи Соловьёв, — ошибки старости не прощаются, ибо могут только служить признаком падения сил».

Скорее из упрямства, чем из искреннего расположения, канцлер всё ещё продолжал вести переговоры с Англией о субсидиях — теперь уже через посланника A.M. Голицына, ставленника Воронцова, пытаясь перетянуть его на свою сторону. Но правительство Англии, в частности, премьер-министр герцог Ньюкасл, отделывался отговорками. Но Елизавета уже слабо воспринимала «слабейшее мнение» канцлера, потому что Воронцов со своей стороны при поддержке И. Шувалова уже готовил союз с Францией. Англия из антипрусского кольца выпадала.

Самое печальное для Бестужева было то, что даже если исходить из его антипрусской логики, действия его противника Воронцова в создавшейся ситуации следовало бы признать более правильными, но Бестужев, на первых порах ещё не имея никакой информации о Вестминстерском договоре, продолжал делать ставку на битую английскую карту. Он уже подписал с англичанами договор о предоставлении России субсидий, когда разгневанная Елизавета, уже получив к этому времени сведения о предательстве англичан, в клочья разорвала подписанный русско-английский документ и бросила остатки пергамента на пол. Коллегия иностранных дел вслед за этим с нескрываемым злорадством поспешила официально заявить, что англо-русский договор уничтожается.

Канцлер в защиту субсидного договора с Англией подал Елизавете пространный меморандум, но он, продиктованный, по словам Соловьёва, крайне раздражённым самолюбием, был скорее направлен против Воронцова и Шуваловых, нежели соответствовал реальной расстановке сил в Европе. К тому же его враги в принципе не отвергали целесообразность заключения военной конвенции с Англией, но вся проблема заключалась в том, что конвенция не определяла достаточно однозначно способ использования финансируемой англичанами русской армии. Елизавета вместе с Воронцовым и Шуваловыми, полагали, что особым пунктом конвенции должно быть оговорено, что русская армия будет воевать исключительно против Пруссии, в то время как английская сторона старалась этот вопрос всячески затушевать — ведь Пруссия стала теперь союзницей Англии. Русские партнёры не могли понять, в чём тут было дело, пока до них не дошла весть о прусско-английском сговоре, хотя сомнений в том, что позиция Лондона нисколько не отвечала интересам русской стороны, у них не было. Переговоры с англичанами, естественно, зашли в тупик.