Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин

Заканчивает канцлер своё письмо «убийственным» для сочинителей «дружеской информации» пассажем: он просит Екатерину сообщить источники её информации, ссылаясь на необходимость оградить её от дурного влияния. Он в свою очередь ссылается на слухи «из очень важного источника» о связи великой княгини с Уильямсом, что неблагоприятно может сказаться на положении великой княгини при дворе. Канцлеру также известно, что в распространении всех этих слухов участвуют и «кавалер Уильяме», и его друг, «кавалер польского посольства». Под последним канцлер имел в виду любовника Екатерины Станислава Понятовского.

Великий канцлер с блеском продемонстрировал все свои деловые и боевые качества. Он чувствовал себя на высоте проницательности и информированности, он находился в расцвете творческих сил. Можно только предполагать, с какими выражениями лица читали сие послание Екатерина и Уильяме. Функ, проинформированный своим патроном о письме Екатерины, писал в Дрезден: «Уильяме, кажется, вообразил, что ему удастся одновременно запутать канцлера намёками …о грозящей ему лично большой опасности и проникнуть в его намерения». «Проникнуть в намерения канцлера» врагам канцлера не удалось, но удалить из Петербурга важное связующее между Бестужевым и Брюлем звено им удалось вполне. «Русский канцлер в награду за разные услуги удостоился в октябре 1756 г. со стороны Августа III подарка — 10 тысяч червонцев», — заключает В. Конопчинский эпизод с письмом Екатерины.

Летом 1756 года императрица Елизавета сильно и опасно заболела, и великая княгиня составила чёткий и смелый план своих действий, которым она поделилась с посланником Англии в России сэром Чарльзом Уильямсом. Вот что она написала ему в письме от 11 августа:

«Когда я получу безошибочные известия о наступлении агонии, я отправлюсь прямо в комнату моего сына. Если я встречу или буду иметь возможность немедленно призвать обер-егермейстера [А.Г. Разумовского], я оставлю его с его подчинённым при сыне; если нет — я отнесу сына в мою комнату. Вместе с тем я пошлю верного человека известить пять гвардейских офицеров, в которых я вполне уверена. Они приведут мне каждый по 50 солдат — это будет исполнено по первому же знаку. Может быть, я и не обращусь к их помощи, но они будут у меня в резерве на всякий случай. Они будут принимать повеления только от великого князя или от меня. Я пошлю к канцлеру, к Апраксину и к Ливену, чтобы они явились ко мне, а в ожидании их направлюсь в комнату умирающей, куда призову командующего караулом капитана, велю ему присягнуть и оставаться при мне. Кажется, надёжнее и лучше, чтобы оба великие князья были вместе, чем чтобы один был со мною. Думаю также, что местом сбора должна быть моя приёмная. Если я замечу какое-либо, хотя бы самое малейшее, движение, я отдам под стражу Шуваловых и дежурного генерал-адъютанта. Младшие офицеры лейб-компании — народ надёжный, и хотя я в сношениях не со всеми ими, но на двух или трёх я могу вполне рассчитывать и уверена, что имею столько влияния, чтобы заставить себе повиноваться, кто не подкуплен».

Каков холодный и трезвый расчет, какова решительность и предусмотрительность! Недаром сэр Уильяме расщедрился и передал Екатерине 10 тысяч фунтов стерлингов. И заметим, что канцлеру Бестужеву, генералу Апраксину отводится в этом плане важная роль.

Однако Елизавета Петровна неожиданно поправилась, план был похерен, а сама Екатерина с трудом выпросила себе её прощение. Потом она, вероятно, помнила о заботливом канцлере, предупредившем её от дурных связей, и сохранила к нему уважение на будущее.

Соловьёв указывает, что, по более поздним рассказам Екатерины II, Алексей Петрович составил и подал ей в 50-х гг. проект, согласно которому она должна была править вместе с мужем, а сам он рассчитывал получить в своё ведение сразу три коллегии — Иностранную, Военную и Адмиралтейскую и иметь чин гвардии подполковника всех четырёх гвардейских полков. Что ж, если всё это соответствовало действительности, то можно сказать, что Бестужеву явно не суждено было умереть от скромности. Но если по части личных амбиций канцлеру явно изменило чувство реальности, то его предвидение того, как будет царствовать Пётр Фёдорович — будущий Пётр III, — полностью оправдалось.

Позже великая княгиня Екатерина Алексеевна пережила бурный роман с князем Станиславом Понятовским, приехавшим в Россию в свите английского посла Уильямса, и к проекту канцлера отнеслась несколько легкомысленно, хотя и благодарила его через Понятовского (общаться напрямую им было уже опасно), не отказываясь от него вовсе, чтобы не противоречить упрямому старцу. Она только просила сказать ему, что претворить такой план в жизнь было не так просто. «Упрямый старец» несколько раз переделывал проект — то сокращал, то дополнял его, в зависимости от постоянно менявшейся вокруг великой княгини обстановки. По части проектов граф был неутомимый и изобретательный мастер.

Екатерине на самом деле было не так просто определиться со своим будущим, потому что её благосклонности добивались сразу несколько партий. Новый посол Англии сэр Уильяме для проникновения в дворцовые сферы России решил взять на себя роль Шетарди и использовал Понятовского как основное орудие влияния на будущую супругу императора. Но благосклонности Екатерины Алексеевны добивались и братья Шуваловы, причём она, судя по всему, делала ставку на более сильную партию Шуваловых.

Екатерина потребовала от Бестужева добиться для Понятовского самостоятельного посольского поста — она хотела бы, чтобы поляк представлял в России польско-саксонский двор. Канцлер вступил в тайные сношения с канцлером саксонского кабинета графом Брюлем и добился, чтобы блистательный молодой поляк сделался послом страны — союзницы России.

Вся возня вокруг «молодого двора» прекратилась 22 октября в связи с неожиданным выздоровлением Елизаветы Петровны. Уильямсу, после неудачных попыток помешать русско-французскому союзу, пришлось уехать в Лондон выслушивать упрёки лордов по поводу краха своей миссии. Напрасно Екатерина Алексеевна пыталась утешить Уильямса тем, что на случай смерти Елизаветы у неё имелся план осуществить переворот в пользу своего сына Павла. При этом активная роль в нём отводилась Бестужеву, Апраксину, Ливену и даже Шуваловым.

В этих условиях и началась война России с Пруссией, вошедшая в историю как Семилетняя. Она давно подготавливалась канцлером, но теперь его участие в событиях было весьма ограниченно. России помогали Австрия и весьма слабо — Франция. Военные действия были поручены приятелю Бестужева фельдмаршалу Степану Фёдоровичу Апраксину (1702—1758). От его успешных действий зависела и судьба Бестужева.