Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин

Позиция России в вопросе о войне была выражена в «Манифесте об объявлении войны прусскому королю» от 16 августа 1757 года и в «Ответе со стороны императорского величества всероссийской на обнародованную королём прусским декларацию», в тексте которых чувствуется и рука канцлера [93] См. приложение к «Запискам» В.А. Нащокина. .

Накануне Семилетней войны в высшем эшелоне русской армии не оказалось ни одного способного полководца. С. Соловьёв винит Миниха в том, что тот, на протяжении многих лет исполняя обязанности военного министра, не давал ходу русским генералам и выдвигал на высшие командные должности одних иностранцев. К 1757 году фельдмаршал Лейси умер, а Кейт перешёл служить к Фридриху П. Кстати, в судьбе этого, несомненно, способного военачальника определённую роль сыграл Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Находясь в 1743 году в качестве командира русского вспомогательного корпуса в Швеции и главного дипломатического представителя России, фельдмаршал своими прошведскими настроениями зародил у Бестужева подозрения [94] Подозрения канцлера были вполне основательными: Кейт, будучи временным посланником России в Стокгольме после Обуского мира и командующим воинским русским контингентом в Швеции, как масон вошёл в шведскую масонскую ложу и поддерживал тесные отношения с антирусской шведской руководящей верхушкой. . Когда в 1746 году Кейт попросил канцлера исходатайствовать у императрицы разрешение на получение в России убежища для своего брата, лорд-маршала Шотландии Джорджа Кейта (1693—1778), Бестужев отказал ему в этом, объясняя, что брат Кейта, участник шотландского восстания в пользу Стюартов, своим появлением в России возбудит недовольство Англии. И вообще странно: почему он не просит убежища во Франции, которая приютила у себя всех стюартистов? Уж не происки ли тут французов?

Как сообщает в своих мемуарах В.А. Нащокин, в Военной коллегии Кейт подвергся также гонениям со стороны младшего по званию, но большого ревнивца и старшего по должности генерала С.Ф. Апраксина. Кейт затаил обиду. Обида обострилась после того, как Кейта «прокатили» при назначении на важные, по его мнению, командные должности в русской армии, и в 1747 году он оставил русскую службу и перешёл в прусскую армию. Король Фридрих принял его с распростёртыми объятиями.

На генеральском «безрыбье» выбор командовать русской армией пал на 54-летнего С.Ф. Апраксина. Рядовой, потом капитан Преображенского полка, секунд-майор Семёновского полка, с 1739 года — генерал-майор, посланник в Персии, вице-президент Военной коллегии, генерал-кригс-комиссар, генерал-фельдмаршал, — вот его плавная и довольно успешная карьера. Но Степан Фёдорович ничем особенным не блистал. «Наружность Апраксина, его чрезмерная тучность, изнеженность не говорили в его пользу», — пишет Соловьёв. Его обвиняли в трусости, когда он не принял вызова на дуэль от гетмана К.Г. Разумовского, сильно избившего его в драке. Участие его в русско-турецких войнах 30-х годов было ничтожно. И вот этому человеку, ценившему выше всего личный покой и комфорт, поручили командовать в войне с вышколенной прусской армией. От этой же личности зависела судьба великого канцлера. Так получилось, что накануне Семилетней войны два эти совершенно разных человека оказались тесно связанными. Других друзей у Бестужева к этому времени не осталось.

Говоря о Семилетней войне, следует поставить в заслугу великому канцлеру и такое дело, как введение в заблуждение короля Фридриха II относительно конкретных намерений России накануне войны. Король Пруссии полагал, что Австрия была настроена открыть военные действия немедленно и подталкивала к этому Россию, в то время как Россия якобы планировала отложить войну до будущего года из-за неудовлетворительного состояния своих армии и флота. На самом деле всё было наоборот: с войной торопилась Россия и склоняла к этому Австрию. Фридрих накануне войны лишился возможности получать из Петербурга разведывательную информацию и полагался на своих шпионов в Дрездене и Берлине. Но шпионы снабжали его дезинформацией, которую, судя по всему, опять же организовал Бестужев. Для доведения дезинформации до адресата канцлер использовал либо великого князя Петра Фёдоровича, либо своего бывшего помощника, саксонского дипломата Функа. Первый использовался «втёмную», в то время как Функ действовал из Дрездена вполне целенаправленно. И тот и другой каналы выходили прямо на короля Пруссии.

Но всё это мало помогло русской армии. Карта фельдмаршала Апраксина оказалась заранее битой. Медлительность и нерешительность, с которыми Апраксин вступал в войну, вызывала всеобщее негодование в Петербурге. Бестужева это очень задевало и чрезвычайно беспокоило — враги могли приписать медлительность Апраксина его внушениям. И Бестужев, и великая княгиня Екатерина Алексеевна торопили главнокомандующего своими письмами и призывали к более решительным действиям. Привыкший жить со всеми дружно, спокойно, роскошно и весело, главнокомандующий очень надеялся, что до настоящей войны дело не дойдёт. Войны не желал и молодой двор, к которому кунктатор, как и Бестужев, был тоже близок. Апраксин надеялся, что умница-канцлер, его сердечный друг Алексей Петрович, всегда что-нибудь придумает и поможет ему выйти из любого положения. Ведь он сам сказал на прощание, что в поход не следовало выступать до тех пор, пока всё к нему не будет подготовлено.

Правда состояла и в том, что во многом инициатива главнокомандующего была связана жёсткими и не всегда своевременными и компетентными инструкциями Конференции, члены которой все считали себя полководцами. Созданная от безысходности в противовес врагам по инициативе Бестужева Конференция явно оправдывала природное недоверие канцлера к коллективным решениям. Но дело было уже сделано, и жаловаться было не на кого.

17 февраля Апраксин пишет Бестужеву письмо с угрозой сложить с себя командование армией, потому что ему со своими понуканиями надоели австрийцы. Он недоумевает, почему его торопят: уж не переменился ли во мнении сам Алексей Петрович? Канцлер пытается успокоить друга и отвечает, что жаловаться и быть недовольным Степан Фёдорович не имеет ни малейших оснований, ибо все объяснения его и ссылки на трудности принимаются в Петербурге с пониманием, и если и были «некоторые отчасти строгие побуждения», то они «предавались всегда на ваше рассмотрение и волю». Канцлер пишет, чтобы в его сантиментах, то есть дружеском расположении, фельдмаршал никоим образом не сомневался, — они остались без изменений.

Переписка шла тайно, с привлечением генерал-квартирмейстера Веймарна. Через этот же канал Апраксин получил письмо от великой княгини Екатерины Алексеевны с просьбой более с наступлением не медлить. Апраксин был сердит: он надеялся получить подтверждения в обратном, то есть тянуть время, а тут от него требуют совершенно противоположного!