Ольга Ерёмина - Иван Ефремов

Подробности ушедшей жизни глубоко волновали Ивана Антоновича; в Ростове он будто переселился в XVII век с его противоположностями — аскезой и праздничностью, выраженной даже в архитектурном убранстве храмов. На звоннице именитым гостям позволили прикоснуться к колоколам — лучшим по тону колоколам Руси: «Сысой — две тысячи пудов, звучит в до-бемоль; Полиелейный — тысяча пудов, ми; Лебедь — пятьсот пудов, фа-диез, и так далее. Не понимаю, как можно сделать так, чтобы такая махина давала определённую ноту — этого я сообразить не могу — мрак безыменный в скудоумной голове моей». [198] Из письма И. А. Ефремова И. И. Пузанову от 20 мая 1952 года.

Хотелось бы, конечно, ударить в колокол, но чтобы раскачать язык Сысоя, весящий две с половиной тонны, нужны три-четыре звонаря. Поэтому путешественники с разрешения смотрителей лишь постучали по краям этих удивительных созданий обломками кирпичей, слушая, как тихо отзываются массивные тела колоколов.

Залезая на высокую колокольню, Иван Антонович с грустью ощутил, как огрузнело тело. В 1950 году он по совету врачей бросил курить; сердце сбоило, это не давало вести, как прежде, достаточно активный образ жизни.

Друзья любовались небольшим прудом в центре архиерейского двора — в нём отражались затейливые башенки стен и густо уваженные куполами храмы.

Особое чувство возникало на площадке между высокой и низкой стенами, обращёнными к озеру Неро, между которыми росли старые яблони митрополичьего сада. Здесь поднимал свои купола суровый храм Григория Богослова. Здесь с 1214 года размещался Григорьевский затвор — первое учебное заведение в Северо-Восточной Руси. В училище были обширная библиотека, мастерская по переписке рукописей, здесь изучали греческий, латынь и другие языки, вели летописание. Из стен затвора отправился молодой монах Стефан в пермские земли, чтобы создать зырянскую азбуку и перевести на язык коми-зырян Библию. От Стефана Пермского тянется ниточка к Сергию Радонежскому — они были друзьями и, как говорится в житии, чувствовали друг друга на расстоянии. В Григорьевском затворе получил образование и другой великий книжник XIV века — Епифаний Премудрый. Ему было суждено написать жития святого Сергия и Стефана Пермского.

Ясный свет знания пробивался сквозь напластования веков.

В Ярославле Иван Антонович, как с родным человеком, встретился с Волгой, которую полюбил в годы ишеевских раскопок. Вглядываясь в обратную перспективу росписи храма Ильи-пророка, Ефремов пытался ощутить образ мыслей человека XVII века, для которого такой образ вйдения был естественным.

От Ярославля повернули вверх по Волге, заехали в Борисоглебск, [199] Ныне город Тугаев, который образовался из двух старинных городов Романова и Борисоглебска, стоявших на разных берегах Волги. где жили мастера, из поколения в поколение хранившие старинные секреты колокольного литья. Волга здесь текла быстро, стиснутая крутыми высокими берегами. На узкой полоске пляжа легко можно было найти белемниты — «чёртовы пальцы».

В полях под Борисоглебском затерялась деревня Большое Масленниково — и никто в те годы не мог даже предположить, что девочка Валя Терешкова, родившаяся здесь в старой деревянной избе, через 11 лет торжествующе крикнет на старте: «Эй! Небо, сними шляпу!»

Из Борисоглебска добрались до Углича, известного гибелью царевича Димитрия. Если в Борисоглебске ощущались приволье и простор, то в Угличе, над кирпичным кружевом Димитриевых палат, даже спустя сотни лет словно витал запах крови.

Иван Антонович воочию видел картины жизни Древней Руси. Стрелы его мысли летели к Киеву — матери городов русских, перед глазами вставали трагические сцены Батыева нашествия. Он решил: книга будет называться «Дети росы»…

Весной 1952 года Иван Антонович с коллегами отпраздновал небольшую, но такую важную победу: в музее выставили гигантский скелет утконосого динозавра — зауролофа. Фотография его украсила майский номер журнала «Советский Союз». Монтировался ещё один впечатляющий скелет — гигантский хищник грозно стоит на двух мощных лапах.

Петра Чудинова, своего нового аспиранта, Ефремов снаряжает в поездку по Приуралью. Среди других местонахождений надо заехать в городок Очёр Пермской области — на предварительное исследование останков ящеров. Именно там был добыт необычный череп, который несколько лет не давал молодому геологу покоя и наконец летом 1951 года привёл его в кабинет Ефремова.

Чудинов выехал на палеонтологическую разведку. Позже на помощь Петру Константиновичу в качестве рабочего поехал Аллан — он ещё школьник, но уже бывал в экспедициях с Еленой Дометьевной и полевая жизнь ему знакома.

К 1 июля, к началу отпуска, Ефремов собирался сдать в печать рукопись «Фауны наземных позвоночных в пермских медистых песчаниках Западного Приуралья». Труд полутора десятков лет (начиная с 1929 года, с первой экспедиции в Каргалу) превратился в фундаментальный трактат в 40 авторских листов. Пришлось отложить всякие помыслы о свободном времени.

Внезапно бюро отделения геолого-географических наук академии постановило добиваться перевода Палеонтологического института из биологического отделения в геологию. События разворачивались с головокружительной быстротой, сплошным потоком пошли всяческие заседания и комиссии, отнимавшие массу времени и сил, и Ивану Антоновичу вновь пришлось работать над рукописью ночами.

Вопрос был отложен до осени, и Иван Антонович с облегчением уехал на Карельский перешеек, в санаторий. Пять раз за зиму и весну он болел гриппом, и болезни дали серьёзные осложнения на сердце.

Из Комарова Ефремов вернулся 10 августа.

Осенью вопрос о судьбе Палеонтологического института вновь начал подниматься на заседаниях Академии наук. Геологи первейшей задачей палеонтологии считали разработку проблем стратиграфии. Ефремов полагал, что палеонтология должна развиваться именно как биологическая наука: она имеет дело с жизнью прошлого, а не с символами или знаками этой жизни. Восстановить ход развития органического мира в связи с условиями существования, выяснить причины образования и вымирания фаун — это под силу только биологии.

Другое дело, что установленная последовательность развития форм и фаун должна служить практическим задачам геологической стратиграфии, определяя последовательность отложений. Для геологии имеет значение не сам мир прошлого, а показатели геологического времени и среды. Выполнение практических задач зависит от успешности длительных и трудоёмких биологических исследований.

Ефремов предложил создать отдельный институт биостратиграфии, который бы входил в геолого-географическое отделение. Такой институт не был создан, но лаборатории стратиграфии работали.