Ольга Ерёмина - Иван Ефремов

Иван Антонович не раз со смехом вспоминал, как в прошлый приезд Олсона они вместе обедали у Орлова. Затем с Олсоном вернулись домой, в Спасоглинищевский переулок, — голодные, и Иван Антонович с надеждой спросил:

— Поесть что-нибудь есть?

Гости с жёнами — Ромер с Руфью и Олсон с Лейлой — приехали почти одновременно. На груди у Ромера красовался значок со схематичным золотым изображением земного шара на тёмно-синей эмали, с цифрами «IX» и «1970» и названием конгресса на латинском языке. Слева, колонкой — слово «Ленинград» по-русски и латинскими буквами, справа — памятник Ленину на трибуне. Ленин-то вроде не имел отношения к анатомии, но тут уж так совпало: в год столетия вождя всё имело ленинскую атрибутику.

При тройственной встрече докторов наук присутствовал и один без пяти минут доктор — Пётр Константинович Чудинов.

На лицах гостей ощущалось довольство, которое возникает от спокойного, устойчивого существования. Ефремов же ощущал, что в его жизни многое держится на честном слове, в том числе материальное благополучие. Но достойно принять гостей — святое дело.

Беседа шла на английском языке. Ромер, внимательно присматривавшийся к своему знаменитому коллеге, спросил:

— Почему вы не бываете на зарубежных конгрессах?

— А вы как думаете? — отбил вопрос Иван Антонович.

Руфь стала цеплять Ивана Антоновича темой дискриминации евреев в СССР, о которой трубила антисоветская пропаганда. Ефремов ответил с усмешкой, что в их академическом доме он, русский, живёт на втором этаже, под ним, на первом этаже, в точно такой же квартире — русские, а на третьем — еврейская семья. Чуть выше, в их же подъезде, в четырёхкомнатной квартире — евреи.

Руфь продолжала твердить своё, и тогда Иван Антонович привёл её на кухню — с окном, выходившим во двор, где были припаркованы машины.

— Вот машины — видите, на них ездят и русские, и евреи, и все машины одинаковые.

Олсон, неплохо знавший русский язык и даже одолевший русский текст «Дороги ветров» с его образностью и речевым богатством, много шутил, Иван Антонович не отставал. Обстановка была самой непринуждённой. Прощаясь, Ромер, немного прищурившись, сказал:

— Теперь я понимаю, почему вы не бываете за границей. Вы слишком… неручной.

После отъезда американцев Иван Антонович чувствовал желание уединиться. Он осознавал, что устаёт теперь от психологической нагрузки гораздо больше, чем прежде. Хотелось вернуть рождающейся книге потерянное в хлопотах время. Не хватало сил на исполнение всех задуманных планов, и оттого в минуты тишины подкрадывалась печаль, и так ценны были часы, когда легко работалось.

Продолжали уходить из жизни друзья и коллеги. Умер антрополог Михаил Михайлович Герасимов, ушёл из жизни палеоихтиолог Дмитрий Владимирович Обручев, знакомый Ивану Антоновичу с первого дня работы в Геологическом музее.

А. Ф. Бритиков метко характеризовал время: «Волна общественного оживления пошла на убыль, и только цены на коньячно-водочные изделия да на нейлоновые сорочки напоминают, какую мышь родила гора Реформации…» [312] Из письма А. Ф. Бритикова И. А. Ефремову от 13 июля 1970 года.

То российское, что с юности было дорого и мило, исчезало, оставаясь почти на грани небытия. Привычное заменялось иным, может быть, и лучшим, но чужим и жёстким. Это тревожило, заставляло ценить каждую каплю жизни. Например, вот эти золотые берёзовые аллеи «Узкого», куда удалось поехать в сентябре, после загруженного делами лета.

В октябре человеческий вал вновь повалил в квартиру Ефремовых. Все попытки сократить количество посещений помогали мало, и работа над эллинской повестью вновь застопорилась. Задержка вызывала раздражение, предчувствие чего-то липкого, гадкого обволокло сознание.

В ноябре случилось непредвиденное: центральная пресса устроила настоящий погром журнала «Молодая гвардия», органа Центрального комитета комсомола — якобы за антиленинскую, русско-шовинистическую линию. Журнал, первым публиковавший произведения Ефремова, оказался на грани уничтожения. Угроза нависла и над выпускавшим его издательством «Молодая гвардия», с которым Ефремов тоже был тесно связан. Он переживал, обсуждая положение со знакомыми редакторами.

В начале декабря 1970 года в ЦК КПСС поступила записка за подписью шефа Комитета госбезопасности Ю. В. Андропова: «В романе «Час Быка» Ефремов под видом критики общественного строя на фантастической планете Торманс по существу клевещет на советскую действительность…»

На записке стояла резолюция «серого кардинала», главного идеолога партии М. А. Суслова.

12 декабря состоялось специальное заседание Секретариата ЦК, постановившее запретить роман, изъять его из библиотек и магазинов.

Взволнованный Ефремов по просьбе директора издательства «Молодая гвардия» обратился к Петру Ниловичу Демичеву, секретарю ЦК КПСС.

Таисия Иосифовна рассказывала: «В 1970 году «Час Быка» вышел отдельной книгой в издательстве «Молодая гвардия». И какие-то тучи нависли, предгрозовые. Было ощущение, что вот-вот разразится. Тогдашний директор издательства пришёл к Ивану Антоновичу и попросил как-то помочь. Иван Антонович написал письмо Петру Нилычу Демичеву, министру культуры. Он писал, что работает уже много лет, но не знает отношения правительства к его творчеству. Довольно скоро последовал ответ: однажды на машине к нам приехал один из редакторов издательства и сказал, что Ивана Антоновича ждёт Демичев, что эту машину за ним прислали из ЦК, что надо вставать и ехать.

Иван Антонович в то время был уже очень болен и принимал такое лекарство, после которого ему необходимо было лежать. Я и сказала: мы ничего не можем поделать. Он и не поехал, но просил на будущее если присылать машину, то не через издательство, а непосредственно ему и предупредить заранее. Так и получилось позднее — позвонили: за вами вышла машина. Мы поехали. В новое здание ЦК. У ворот Ивана Антоновича пропустили, меня — нет. Я сказала, что буду ждать. Милиционеры предупредили, что здесь стоять нельзя. Ну, а ходить можно? По улице Куйбышева? Можно. Я и ходила. Ходила около двух часов — беседа была длительная. Милиционеры интересовались: почему я так волнуюсь? Потому что у вас порядки такие, — говорю, — свою же машину только до ворот пропускаете, а не к зданию. А у меня муж сердечник, вот и не знаю, если «неотложка» понадобится, пропустите вы её или нет.

В конце концов они ко мне сочувственно стали относиться, и когда я ближе подходила, то жестами показывали: нет, мол, не идёт ещё… Потом вижу — появляется Иван Антонович и уже издали показывает мне большой палец. Значит, всё в порядке!

Беседой он остался доволен, никак не ожидал, что Пётр Нилыч читал его книги — не так, чтобы референты подготовили список литературы и краткое содержание. Демичев сказал, что облик автора, который представлялся по романам, у него совпал с «оригиналом». Разговор шёл и о «Часе Быка». Пётр Нилыч говорил, что эту книгу надо издавать миллионными тиражами. Только нужно сделать кое-какие правки, чтобы не было ненужных аналогий: вот у вас на Тормансе правление коллегиальное, Совет Четырёх, а надо бы подчеркнуть единовластие Чойо Чагаса. Ну и разные другие поправки…