Лидия Чуковская - Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Простите, я очень устала. Жду Вашего письма — подробного о трудах и днях и о гриппе.

Ленинград 4.IX-48.

Дорогая Лидия Корнеевна!

Как всегда, должен просить извинения: задержался с ответом на Ваше письмо.

Объясняется это тем, что в середине прошлого месяца я собирался в Москву, рассчитывал свидеться с Вами. Поездка не состоялась, не состоялось и письмо.

А мне следовало поблагодарить Вас. Вероятно, Вашим хлопотам и заботам я обязан, что в огоньковском сборнике моем остался рассказ «На ялике».

Ступникер мне писал, что книжка пошла в производство и что окончательный состав ее такой: «Новенькая», «На ялике», «Долорес», «Честное слово», «Буква „ты“», «Трус».

Почему «Долорес» — я не знаю.

Это мои торговые дела. Что касается чисто литературных, то они идут своим порядком, — следовательно, медленно и достаточно бестолково.

Впрочем, работаю я в этом году гораздо больше, чем в прошлом. Шестой месяц состою председателем местной ячейки общества трезвости — это не могло не сказаться — если не на результатах работы, то, во всяком случае, на темпах ее.

16/IX 48.

Дорогой Алексей Иванович. Радуюсь, что книжка в производстве. Почему «Долорес»? Не знаю. В том списке рассказов, который представила Ступникеру я, ее не было. Ступникер спросил меня, что включить лучше: «Маринку» или «Долорес»? Я отвечала «Маринку». Вероятно, поэтому он включил «Долорес».

Но ведь это не важно, милый друг, т. к. «Долорес» — тоже очень хороший рассказ, хотя «Маринку» я люблю задушевнее. Я помню, как я плакала над нею в Ташкенте. Это было письмо из Ленинграда и письмо от Вас [43].

«На ялике» действительно удалось отстоять мне — и я горжусь.

Ступникер, мне кажется, принадлежит к типу тех многоопытных и малопонимающих работников, к которому принадлежит, например, наш друг Алянский.

Мы с Люшей по-прежнему вдвоем в квартире. Наши в Переделкине — и это отлично, т. к. звуконепроницаемость картона, набитого на стену, оказалась чистейшим мифом, блефом, и я пользуюсь последними неделями счастья, когда и проницать нечему. Люша очень занята, но, тем не менее, помогает мне во всем, потому что она по натуре крошка Доррит… Тамара Григорьевна вернулась из Переделкина, слегка посвежевшая, но такая же усталая и, в сущности, сквозь оживление, грустная. Она погружена в свое обычное состояние: т. е. в безнадежные попытки пробиться к какой-нибудь своей работе сквозь груды творческих проблем С. Я. и хозяйственных — Е. С. [44]

Мои дела всюду плохи, крайне плохи, и я не пойму, как перенесу зиму, если мне не удастся отдохнуть хоть 2 недели. Впрочем, ведь это часто кажется, что не перенесешь чего-нибудь, — ан глядь и перенесешь.

Миклуху я сдала и жду приговора. С Герценом — скандально и нудно.

Ленинград. 25.X.48 г.

Дорогая Лидия Корнеевна!

Только что получил Вашу открытку. С огорчением узнал, что Вы опять хвораете. Когда же Вы возьметесь за свое здоровье, когда у Вас отпуск и как думаете использовать его? Вероятно, вопрос этот упирается , как выражаются серьезные авторы, в материальные, денежные дела. Если так, я предлагаю Вам воспользоваться моим кредитом. Делаю это в надежде, что подлецы из «Огонька» в ближайшем времени все-таки расплатятся со мной. В книжке 2,5 листа, тираж 150 000 экземпляров, по скромным расчетам они обязаны мне тысяч 12–15. Эта арифметика и позволяет мне столь галантно заявить Вам, что мой кошелек к Вашим услугам.

А подлецами я обозвал этих товарищей только потому, что они действительно подлецы.

Зная стиль работы наших издательств, я дважды просил «огоньков» выслать мне на один день корректуру.

Ни корректуры, ни денег, ни договора, ни авторских экземпляров, ни даже ответа на свое письмо я не получил. Вчера я видел книжку (мне прислала один экземпляр Т. П. Карасева) [45]. Я только бегло проглядел ее — и уже отравлен огорчениями. Опечаток в этой книжке больше, чем положено ей по ее карликовым размерам. И опечаток самых грубых, дурацких. Уже «Л. Белых» [46]заставило меня заскрежетать зубами. А когда в «Букве „Ты“», где каждая строка диалога ответственна и обязательна, я на первой же странице наткнулся на нелепый повтор одной и той же реплики («Да не ты, а я!» вместо — «Да не я, а буква я!») — мне стало совсем тошно.

Ну, что ж, — теперь ничего не поделаешь!.. Все-таки Ступникера я выругаю, конечно.

А Вас я сердечно благодарю за успешное завершение посольской миссии, за все хлопоты и за проявленное Вами настырство.

Относительно поездки в санаторий — подумайте (впрочем, особенно и не думайте, а поезжайте, и все тут). Напишите мне, сколько нужно на путевку, и, как только я буду при деньгах, я сразу вышлю Вам эту сумму.

Вас же я попрошу — при случае — зайти еще раз (надеюсь, в последний раз!) в «Огонек» и взять по прилагаемой доверенности 50 экземпляров моего сборничка. Спешить с этим особенно не надо, будет оказия — пришлете, а то я и сам их у Вас заберу.

Поправляйтесь Лидия Корнеевна! Пишите!

30/X 48.

Дорогой Алексей Иванович. Ну вот я сижу вечером у себя за столом, совершенно как умная, кругом тихо, и я пишу Вам письмо. У нас дома ремонт, так что если я и не в газете, то все равно — из суеты в суету. Мусор, опилки, известка, открытые окна, махорка; на кухне нельзя стряпать, а в ванной — умываться. Глядишь на разгром и не веришь, что когда-нибудь стены будут чистые, столы и стулья — на месте… Но сейчас ночь, маляры, испачкав все, что могли, — удалились; все спят — а я, наконец, сижу в тишине и пишу. Спасибо Вам, милый друг, за Ваше доброе предложение. Спасибо — ведь я и так должна Вам деньги, а Вы еще предлагаете. Но, кажется, я и не делая долгов поеду отдыхать и лечиться. Не верится, конечно, ибо в последний раз я отдыхала в 41 году, весной — но, кажется, поеду. «Пионерка» дает мне отпуск, зарплату 1000 рублей. Путевка в Малеевку, под Москвой, стоит 1800 р. Я сначала хотела ехать в Ленинград, чтобы повидать наконец город и друзей, но потом решила, что это будет счастье, но не лечение, а я дошла до точки, и надо лечиться. Санаторий в Малеевке предназначен для сердечно-сосудистых больных, т. е. как раз для меня. Там отдельные комнаты и очень мало народу. Путевку мне обещали — с 15/XI. Завтра я начинаю ходить по врачам, чтобы собрать нужные справки. Это нудное занятие, но неизбежное. Кроме того, мне давно-давно пора к глазнику. Завтра пойду заодно и к нему — и, признаюсь Вам, плохо буду спать эту ночь.

Если же вдруг окажется, что я в смысле денег прогораю, — непременно попрошу разрешения запустить руку в Ваш кошелек.