Клаус Манн - На повороте. Жизнеописание

А как же обстояло с сыном Волшебника? Что ожидало его? Беспорядок как длительное состояние и перманентный стиль жизни? Или балетная школа? Или его участь — наследовать отцовский пример? Не испытать ли ему себя в той самой специфической области магии, в которой старик уже многие годы славно проявляет и утверждает себя?..

«Становится поздно, — заметила Урсула своим сухим тихим голосом. — Время ужина». Однако она не шелохнулась.

Да, становилось поздно, летний день кончался. Это час, когда река и небо бледнеют, а дуновение с серебристых высот заставляет трепетать кустарник и листву деревьев. Когда умолкнет стенание вечернего колокола, на землю опускается он, тишайший час, l’heure exquise, l’heure bleue [37] Дивный, голубой час (франц.). , час предчувствий и нежностей. Все стоит недвижно — сирень в парке, дерево можжевельника; даже родник молчит. Миг интервала между днем и ночью повергает природу в покой, какого не знает сама глубочайшая полночь.

Мы тоже останемся как бы окаменевшими в молочно-бледном сумраке, маленькая девочка и я. Не шевелись, Урсула Пиа! Не оглядывайся! Это безмолвие нечисто; привидения бродят в твоем странном отчем доме…

Если мы подольше задержим дыхание, то услышим, как говорят вещи. Тяжелые розы в синей вазе, распятие, свеча, картины на стене, сейчас они шепчут свою весть! С заботливо-ласковым взглядом и ясной улыбкой, волшебно ожившие меж рам черного дерева, приветствуют меня четыре человека, которые в этот час мне ближе и дороже всего: мать, сестра, невеста и юный парнишка с высокими скулами и глазами непостижимой ясности… Кого из них я люблю больше? Конечно, каждого на свой лад… Но какой лад самый сладкий?

Не вслушивайся теперь, я предупреждаю тебя, целомудренная маленькая Урсула Пиа! Замкни свои уши, как закрыла ты уже глаза! Ибо теперь говорит бог течи.

Смотри, из бурлящей тьмы снаружи выдвигается он в пурпурной полноте плоти. Виноградная листва на лбу, а в руке — флейта, инструмент Пана. Остерегайся его песни, его соблазна, маленькая Урсула! Избегай зрелища его проделок и маскарадов! Он — архиволшебник: его взгляд, его дыхание заколдовывают человека, зверя и растение. Не гляди на него, маленькая фрейлина, как исполняет он сейчас в вечернем саду свои скачки сатира, качаясь, припрыгивая, пошатываясь, лепеча, соблазняя, — одновременно непристойный и роскошный, гротескный и святой в своем бесстыдно диком уповании.

И все-таки смотри на него, Урсула Пиа! Он не позволит избежать себя, как не позволит себя победить; он неизбежен, неодолим. Он озаряет, ослепляет, мучает, осчастливливает нас — ах, следы на его тропе! Кровь, пепел, растоптанные цветы… Он двулик, как всякий настоящий демон: убийца и творец, болезнь и откровение. Он — водоворот, который ввергает нас в глубину, но и волна, которая возносит нас наверх, к головокружительной высоте.

Сможем ли когда-нибудь уклониться от его хватки? Освободимся ли мы от его ненавистного, возлюбленного ига? Пожалуй, едва ли… Пока мы ходим во плоти, он будет понукать нами и внушать нам, дурачить и водить. Как долго еще? И куда это должно вывести?.. Ну ладно, маленькая сестра! Терпи это! Переноси это, если можешь! Радуйся этому! Наслаждайся — если ты достаточно сильна для этого…

«Мы не знаем пути, — громко сказал я неожиданно для самого себя. — Терпи, маленькая сестра. И не принимай это слишком близко к сердцу».

«Постараюсь». Голос девочки звучал полнее и мягче, чем обычно, как если бы она вдруг созрела стать женщиной. С подчеркнутой серьезностью она добавила: «И ты должен сделать то же самое! Если ты не будешь строг к самому себе, то у тебя все легко может пойти наперекосяк. Ты относишься к тем, у кого легко совратимое, легко уязвимое сердце. Тебе надо особенно стараться и быть особенно строгим к себе».

Что это было? Кто обращался тут ко мне нежно-звучным голосом? Что она знала обо мне, эта курносая маленькая сивилла со смешно торчащими косичками и бледным бодливым лбом? Как ребенок пришел к тому, чтобы изречь это так рассудительно и благонамеренно?

Но было не место и не время задавать такие вопросы. Разве не сообщила мне сама Урсула Пиа, что очень хорошо могла бы чуточку колдовать, если бы только имела охоту? И разве это был не по праву признанный и в известной степени заколдованный дом, в котором я находился? Да, и река там снаружи, и Неккар был знаменитым и пресловутым, как источник волшебства романтического вдохновения, как колыбель прелестной иллюзии…

Не спрашивай! Это час предчувствий и молчания. Весточка от родника — да, теперь он опять журчит, — тихий зов можжевельника усмиряют и укрепляют легко совратимое, легко уязвимое сердце. Дыхание сирени и вечера смягчает печаль, превращает беспорядок в гармонию. На протяжении одного щедро одаренного мгновения все кажется примиренным и сливающимся друг с другом: распятие, цветы, любимые лики и по-разному любимые губы, тень бога течи, бесцельное желание, бессловесная мука, танцы, которые еще предстоит танцевать, слезы, которые еще придется пролить, невысказанные, непроизносимые молитвы.

Призрак инфляции был позади, опять понадобилось приспосабливаться к будням умеренных цифр и умеренных жизненных обстоятельств. Настроение отрезвления и похмелья витало в воздухе, но и было одновременно все-таки что-то вроде благоразумно-сдержанной уверенности, чувство начала нового — нового долга, нового шанса. Опыт преодоления страха содержал в себе эффект шоколечения. После такого жестокого вмешательства пациент чувствует себя укрощенным и дрожащим, но и облегченным и освеженным.

Немецкий народ теперь по крайней мере знал, как действовать. У него больше не было абсолютно ничего — ни кайзера, ни денег, ни Эльзаса, ни флота, ни колоний {152} 152 По Версальскому мирному договору 1919 Германия возвращала Франции Эльзас-Лотарингию, Польше — части Поморья и Эйпен (а также вынуждена была сделать ряд других территориальных уступок в пользу стран-победительниц). Германии предписывалась выплата репарационных платежей в порядке возмещения убытков, понесенных странами Антанты в результате мировой войны (выплата продолжалась до 1932, что легло тяжким бременем на экономику страны). . При столь всеобщей распродаже, что ни говори, был сбыт также и некоторый балласт, например иллюзии. Кто свободен от иллюзий и хочет работать, тот не все потерял. Он может смотреть в глаза будущему с трезво-реалистическим чувством собственного достоинства.

Именно этот дух — дух лишенной иллюзий доброй воли и честной радости творчества — встречался, насколько мне не изменяет память, в Германии тех дней не так уж редко.