Шапи Казиев - Имам Шамиль

В Петербург они ехали уже по железной дороге, в специально подготовленном вагоне. Это чудо техники так занимало пленников, что они не сомкнули глаз, пока 26 сентября не прибыли в Северную столицу.

На вокзале именитых пленников встретил почетный караул с военным оркестром.

Н. Чернышевский писал, что к приезду Шамиля «была приготовлена великолепная иллюминация, какой еще никогда не было в Петербурге. Даже та, которую устраивали во время коронации, далеко не так была блистательна, как нынешняя».

Великолепие российской столицы, роскошные приемы во дворцах и добросердечие публики не переставали изумлять гостей.

Газеты уже несколько дней сообщали об ожидаемом прибытии «Наполеона Кавказа» и о том, что «грозный имам обласкан императором, назван другом и щедро одарен». Большей частью в газетах вспоминали события войны и призывали покорить кавказского героя любовью и гостеприимством. Но были и такие, кто радовался, что наконец-то «кавказский лев посажен на цепь», величал Шамиля «варваром» и призывал к суровой расправе над «горским разбойником». В городе только и говорили о Шамиле, его деяниях и будущности Кавказа. Для одних пленение имама было замечательным историческим событием, для других — печальным фактом, знаменующим подавление последнего очага свободы на необъятных просторах империи. Н. Лесков, узнав о пленении имама, примчался в писательский салон с отчаянным возгласом: «Господа! Да как же Россия без Шамиля?!»

С первого и до последнего дня пребывания в России за Шамилем был установлен тайный надзор. Жандармские начальники исправно получали донесения, в которых подробно сообщалось, что, где и когда делал Шамиль. Но официально опекал и всюду сопровождал Шамиля полковник Дмитрий Николаевич Богуславский. Судя по его послужному списку, он имел отношение к тайной военной агентуре, хорошо знал Восток и владел многими языками.

Богуславский родился в 1826 году, происходил из дворян Нижегородской губернии и воспитывался в артиллерийском училище. В 1849 году участвовал в подавлении Венгерского восстания, позже — в обороне Севастополя и осаде крепости Силистрия на Дунае. В 1855 году он уже служил для особых поручений при Главном штабе Южной армии, а затем и старшим адъютантом при дежурном генерале Главного штаба наместника Кавказа. Здесь Богуславский сделал удивительную карьеру. За успешное выполнение особых поручений в 1859 году он был произведен из капитанов сразу в полковники, успел закончить факультет восточных языков Петербургского университета и в 1861 году был причислен к Азиатскому департаменту МИД. В число особых поручений Богуславского входило и его пребывание при Шамиле.

Богуславский устроил гостей в гостинице «Знаменская», которую тут же осадило множество любопытствующих.

В гостиницу, для представления Шамилю, был приглашен штабс-капитан Аполлон Иванович Руновский, назначенный приставом при Шамиле. Руновский еле пробился через толпу, которая не только заполнила окрестности гостиницы, но и захватила ее изнутри.

«Афлон… Афилон»,— повторял Шамиль незнакомое имя, вглядываясь в Руновского. На Кавказе он привык, что среди русских очень много Иванов, в Петербурге Шамиля удивило количество представленных ему Николаев, а с Аполлоном он встретился впервые. Чин Руновского тоже был незнаком Шамилю, большей частью имевшему дело с генерал-лейтенантами. Но горская папаха Руновского, долгая служба на Кавказе и то, что семья его оставалась пока еще там, как и семья имама, привели к тому, что Шамиль объявил его «земляком» и заверил всех, что Руновский будет для них хорошим человеком.

Руновский родился в 1823 году и происходил из дворян Воронежской губернии. В 12 лет поступил в кадетский корпус, но 7-летнего курса не закончил и в 17 лет поступил юнкером в Куринский полк на Кавказе. Он сразу оказался в гуще событий, участвовал в экспедициях Граббе и Пассека, а 19 октября 1841 года был ранен в ногу пулей, которая там и осталась.

В марте 1846 года Руновский получил первый офицерский чин прапорщика. В том же году его перевели в знаменитый Тенгинский полк, а в следующем он стал плац-адъютантом крепости Георгиевской. В 1850 году он получил звание подпоручика и должность дивизионного гевальдигера (начальника военной полиции) штаба 19-й пехотной дивизии. Затем Руновский воевал против Магомед-Амина на Западном Кавказе и «за отличие в делах против горцев» был произведен в поручики. В 1854 году Руновский стал смотрителем Грозненского военного госпиталя и был произведен в штабс-капитаны. Но здесь с Руновским приключилась неприятность. Один из его подопечных, оправлявшийся от контузии унтер-офицер, оказался завзятым бузотером. Руновский попробовал его усмирить, пригрозив поставить георгиевского кавалера в караул со шваброй вместо винтовки. Унтер полез в драку. Руновский утихомирил его кулаками и угодил «за рукоприкладство и избиение нижнего чина» под трибунал. Он отделался тремя сутками гауптвахты, да и те ему не пришлось отсиживать, так как Руновский попал под амнистию.

Но скандал все же вынудил его подать в отставку. 1 июня 1857 года Руновский был уволен со службы. В своих мемуарах Руновский об этом инциденте умалчивал, называя причиной своего увольнения «употребление нижних чинов в прислугу для себя и госпитальных чиновников».

Прежние заслуги помогли ему скоро вернуться в строй. Он заведовал Владикавказским и Хасавюртовским военными госпиталями. Здесь у него случились новые знакомства, после которых жизнь его круто переменилась, а в послужном списке появились странные пробелы и недосказанности. Руновский надолго исчез, а в 1859 году, неожиданно для всех, явился в должности пристава при военнопленном Шамиле.

Горожане устроили вокруг гостиницы нечто вроде праздничного гулянья и каждое появление Шамиля встречали громкими криками «идет!» или «едет!».

Газетчики расписывали каждый его шаг и передавали сказанные им слова. Более всего публику занимал вопрос о том, как Шамилю удавалось четверть века бороться с войсками такой могущественной империи. Шамиль отвечал полушутливо: «Я всегда спал на пуховой постели, ел только мед и каждый месяц у меня была новая невеста». Газетчики не верили, что подобная роскошь возможна среди войны, и тогда Шамиль объяснял: «Я всегда ложился спать смертельно усталый, а потому земля и камни, служившие мне постелью, казались пухом. Я ел, лишь сильно проголодавшись, и любая еда казалась мне медом. Я видел своих жен так редко, что они казались мне невестами».

Множество посетителей настаивали на личной встрече с Шамилем. Богуславский отвечал, что без особого разрешения это невозможно, но поток ищущих аудиенции не иссякал. Генералы хотели увидеть имама, с которым долго воевали на Кавказе, но ни разу не встретились, беллетристы собирались писать о нем романы, а один художник даже принес картину, изображавшую, как он полагал, смерть имама Гази-Магомеда под Гимрами. Шамиль принял художника, внимательно рассмотрел портрет и вернул его со словами: «Нет, это не Гази-Магомед». Художник огорчился, но продолжал настаивать, что, по мнению кавказских ветеранов, это есть именно 1-й имам.