Автор неизвестен Биографии и мемуары - Знаменитые авантюристы XVIII века

За исключением этих двух свойств, т. е. пьянства и нечувствительности к словесным убеждениям, Казанова признает за русскою прислугою сочетание самых драгоценных качеств — выносливость, трудолюбие, терпение, неприхотливость, послушание, честность. Он удивляется русским кучерам, часто выстаивающим целую ночь на лютом морозе, иногда даже замерзающим, особенно когда они не утерпят и выпьют водки, чтобы согреться. Он упоминает о массе отмороженных носов и ушей в России, распространяется о признаках отмораживания и известном его лечении — растирании снегом. Кто-то уверил его, что отмороженные и отвалившиеся уши и носы иногда вырастают вновь; многие, и в том числе принц Карл Курляндский, удостоверили, что это правда. Казанова, впрочем, остался в некотором сомнении по этому пункту.

Папандопуло познакомил Казанову с министром Олсуфьевым (Alsuwieff) высоким и полным, по словам Казановы, единственным литературно образованным человеком, которого он встретил среди тогдашних русских. Познакомился он еще с Нарышкиным, егермейстером.

Лолио дал ему еще письмо к действительно знаменитой княгине Дашковой, председательнице Российской Академии. Она в то время жила в трех верстах от Петербурга, «в изгнании», как уверяет Казанова. Дашкова приняла его внимательно и обещала поговорить о нем с графом Паниным. Круг знакомых Казановы быстро расширялся.

В Крещенье Казанова присутствовал на Неве, на водосвятии, где было, по его словам, «на пять футов» льда. На льду сделали прорубь, и когда вода была освящена, священник стал погружать в нее маленьких детей, которых ему подавали одного за другим.

Случилось, что священник нечаянно выпустил одного из малюток, и тот, конечно, тотчас исчез подо льдом и утонул. Тогда священник будто бы воскликнул:

— Drugoi!

Т. е., — объясняет Казанова, — давайте мне другого! Но каково же было мое изумление, когда я увидел на лицах отца и матери погибшего ребенка выражение неописуемой радости. Они были уверены, что их чадо прямо вознесется на небо.

В том году императрица поручила своему архитектору Ринальди, давно жившему в Петербурге, построить громадный амфитеатр, который покрывал бы всю площадь перед дворцом. Этот новый Колизей должен был вмещать 100 тысяч зрителей. Екатерина хотела устроить в нем великолепную карусель и, между прочим, устроить кадриль из 400 всадников, одетых в национальные костюмы всех народов, подвластных России. По всему государству было послано извещение об этом празднике, и по приглашению начали уже собираться гости со всех концов России. Праздник был назначен на первый же день, когда будет хорошая погода. Но, по словам Казановы, в течение всего 1765 года, который он провел в Петербурге, не было хорошей погоды, вследствие чего предположенный турнир и не мог состояться. Амфитеатр перекрыли, и он стоял так до следующего года, когда удалось, наконец, выбрать хорошую погоду для праздника.

Казанова поживал себе в Петербурге, как и всюду: играл в карты, жуировал, посещал загородные кабачки да сражался со своею Заирою.

Он всеми средствами добивался быть представленным императрице, чтобы снискать ее милость, но это все никак не удавалось. Императрице доложили о нем, рассказали все его приключения, очень, конечно, заинтересовали ими, особенно бегством из Piombi, но видеть героя этих приключений она не изъявляла желания.

Путешествие Казановы в Москву. — Оригинальный способ возбуждения аппетита у лошади. — Мнение Казановы о москвичах. — Возвращение в Петербург. — Встречи и беседы Казановы с императрицею Екатериною II в Летнем саду. — Отъезд в Варшаву.

По свойствам своей цыганской натуры, Казанова не усидел, наконец, на месте и надумал съездить в Москву. Он много слышал о ней от петербуржцев; его уверяли, что там только он и увидит настоящую Русь.

Он выехал из Петербурга в мае, в «тот момент, — пишет он в своих Записках, — когда пушка с крепости извещала население о том, что настал конец дня». В мае, в белые ночи, в то время палили из пушки в момент заката солнца; без этого никто, по мнению Казановы, не мог бы знать, закатилось солнце или нет, «потому что в это время можно было в полночь свободно читать письмо».

Он нанял русского извозчика (chevochic russe), который взялся доставить его на своих шести конях в шесть суток за восемьдесят рублей; Казанова находит эту цену дешевою в сравнении с заграничными. В то время от Москвы до Петербурга было 72 почтовых станции.

Через двое суток Казанова прибыл в Новгород. Здесь chevochic решил дать лошадям отдых на пять часов. При этой остановке Казанова был свидетелем весьма диковинного факта, о котором он подробно повествует. Дело в том, что одна из лошадей извозчика не стала есть; извозчик пришел, конечно, в большое уныние. Он сначала долго уговаривал лошадь, давая ей нежнейшие имена, чтобы она покушала; наконец, думая все еще одолеть упорство четвероногого, начал рыдать перед ним. Нарыдавшись досыта, он взял лошадь за морду и уткнул ее в корм. Но конь брыкнул головою и все-таки не хотел есть. Тогда извозчик обозлился, привязал лошадь к столбу и начал ее охаживать дубиною; он потел над нею не менее четверти часа, пока совсем не выбился из сил. После того он вновь подвел лошадь к яслям и — о, чудо! — она начала с жадностью жевать корм, а извозчик при виде ее аппетита прыгал от радости, как сумасшедший. Этот случай, которого Казанова был очевидцем, еще раз убедил его в том, что в России дубина составляет всеобщую панацею. Впоследствии Казанова слышал (т. е. в то время, когда он писал свои записки, лет 25–30 спустя после путешествия в Россию), что лютость побоев постепенно смягчилась в России. Но ему рассказывали, что в древности палка владычествовала с еще несравненно большею энергией), чем при нем. Старый генерал Воейков рассказывал ему, что при Петре I сам царь бил палкою генералов, генералы — капитанов, капитаны — поручиков и т. д. Воейков, по его словам, испробовал дубинку великого преобразователя на собственной спине, и притом многократно.

В Москву прибыли как раз на седьмые сутки, как обещал извозчик. На бессменных лошадях и невозможно проехать такое расстояние в меньший срок. Казанове передавали, что императрица Елисавета Петровна совершала этот переезд в 50 часов.

«Тут нет ничего удивительного, — так говорил будто бы Казанове какой-то русский человек старого закала, — императрица издала указ, чтобы ее доставляли из одной столицы в другую в 50 часов, и дело с концом. Захотела бы — доставили бы и скорее; стоило только издать указ».

«В мое время, — говорил Казанова, — во всемогуществе императорского указа не допускалось ни малейшего сомнения; такое сомнение считалось чуть не оскорблением величества». Однажды ему случилось в Петербурге идти по какому-то мосту через канал в компании с Мелиссино, Папандопуло и несколькими русскими. Мост был очень скверный, ветхий, деревянный. Казанова сказал что-то такое насчет опасности его разрушения. Кто-то из русских заметил, что скоро этот мост разрушат и вместо него построят каменный, потому что через три недели этою дорогою должна проследовать императрица. Казанова невольно усомнился, возможно ли в три недели построить каменный мост. Тогда собеседник посмотрел на него пронизывающим взглядом и очень твердо и веско заявил, что в этом не может быть никакого сомнения, потому что по этому поводу издан указ. Казанова хотел было возражать, но Папандопуло стиснул ему руку и шепнул по-итальянски: «Taci!» (молчи). Мост, положим, не был выстроен, говорит Казанова, но все же я был неправ: императрица издала новый указ, в силу которого постройка моста была отложена на год.