Автор неизвестен Биографии и мемуары - Знаменитые авантюристы XVIII века

В тот же момент Казанова почувствовал боль в левой руке, в которую ударила пуля противника. Но не успел он осмыслить своего положения, как увидал, что Браницкий валится с ног. Казанова мгновенно бросился к нему на помощь и опустился около него на колени. И вдруг он увидел над самой своей головой три ножа, направленные в него гайдуками графа! Он это предчувствовал. Будь Браницкий убит наповал, Казанова тоже свалился бы мертвым на его труп! К счастью нашего героя, его противник не утратил сознания и, громовым голосом выругав своих челядинцев, приказал им оставить Казанову.

Казанова и офицер-свидетель подняли графа под руки и провели его в ближайший трактир, находившийся в сотне шагов от места дуэли. По дороге кровь лилась из руки Казановы и залила ему панталоны и чулки. В гостинице графа уложили, раздели и тут увидели, что он очень опасно ранен: пуля попала ему в правый бок под седьмым ребром, пробила все тело насквозь и вышла с левой стороны. Браницкий слабел с минуты на минуту.

— Вы меня убили, — сказал он едва слышным голосом, обращаясь к Казанове. — Спасайтесь, иначе вы рискуете сложить голову на эшафоте. Дуэль происходила в пределах запретного округа. Не теряйте времени, бегите, если у вас нет денег, вот вам мой кошелек, возьмите!

И он протянул Казанове свой тяжелый кошелек, который выпал у него из руки и грузно хлопнулся об пол. Казанова поднял его, вновь положил раненому в карман и поблагодарил его.

Он наклонился к раненому, поцеловал его в лоб и вышел из гостиницы. На улице не было видно ни людей, ни карет. Они бросились в город за доктором, за священником и за родственниками. Казанова очутился один на улице, в самом плачевном положении: раненый, недоумевающий, где он, куда ему идти. Он побрел наудачу. На его счастье попался ему какой-то мужик, ехавший в санях. Казанова остановил его, показал ему дукат и произнес: «Варшава». Мужик понял, чего от него требовали, и посадил Казанову себе в санки. Через несколько минут на дороге показался человек, бежавший во весь дух с саблею в руке. Казанова с ужасом узнал в нем Бининского, закадычного друга Браницкого; очевидно, тот узнал о происшествии и бежал за Казановою, чтобы убить его. К счастью, мужицкие сани не привлекли его внимания, и Казанова благополучно добрался до города. Он сначала заехал к Чарторыжскому, но там никого не застал дома. Тогда он направился в ближайший монастырь, который мог ему послужить убежищем. Привратник не хотел было его впускать, но он опрокинул его пинком и так закричал на сбежавшихся монахов, что они без всякого сопротивления впустили его в какую-то каморку, очень смахивавшую на тюремную келью. Он тотчас послал за своими слугами, и когда те пришли, отправил их за доктором и Кампиони. Рану Казанове, наконец, осмотрели и перевязали. Она была не опасна: пуля ударила в запястье и раздробила правый (нижний, ладонный) сустав указательного пальца.

Скоро весь город знал о дуэли. Казанову навестил зять Чарторыжского, князь Любомирский. Он рассказал Казанове все происшествия, последовавшие за дуэлью. О ней прежде всего узнал Бининский, который тотчас помчался по следам Казановы с саблею в руках, поклявшись убить его как собаку. Ему взбрело в голову, что Казанова убежал к Томатису. Он кинулся туда. В это время у Томатиса были гости, между прочим и князь Любомирский. Бининский спросил, где Казанова, и когда Томатис ответил ему, что не знает, бесноватый поляк выпалил в него из пистолета. При виде такого неистового зверства тут же бывший граф Мошчинский схватил одуревшего улана поперек тела и хотел выбросить его из окна, но тот ударил графа три раза саблею по голове, распорол ему лицо, вышиб три зуба и, вырвавшись у него из рук, накинулся на Любомирского. Схватив его за шиворот и наставив ему в лоб пистолет, Бининский потребовал, чтобы князь вывел его на двор, обороняя от прислуги Томатиса. Любомирский был вынужден оказать бесноватому эту услугу. Мошчинскому пришлось слечь и начать серьезное лечение. В городе же по поводу дуэли поднялось страшное смятение.

Прежде всего уланы Браницкого, которых уверили, что их командир уже мертв, кинулись по всем направлениям искать Казанову, чтобы изрубить его в куски. Главнокомандующий варшавским гарнизоном тотчас распорядился окружить монастырь, где приютился Казанова, отрядом драгун, под тем предлогом, чтобы не дать ему бежать, в сущности же, как уверил его Любомирский, для того, чтобы защитить его от ярости улан. Рана Браницкого была признана очень тяжкою. Если пуля тронула кишечник, ему угрожает смерть, — таково было мнение врачей после первого осмотра раненого. Его поместили в доме канцлера, так как в собственном помещении, во дворце, его, нарушителя закона, преступника, поместить было неудобно. Говорили еще о том, что Казанову спасла от смерти только выговоренная им в момент дуэли угроза — стрелять в голову противника. Эта угроза подействовала на Браницкого; он был взволнован, встревожен и не прицелился как следует. А стрелял он превосходно, разрезал пулю об острие ножа, так что на пятишаговом расстоянии ни за что не дал бы промаха. Король уже навестил своего раненого друга, и это одно указывало на то, что к дуэлистам не будет применен грозный закон, о котором мы упомянули выше. Таковы были первые новости, сообщенные Казанове Любомирским.

Вслед за ним явился офицер, посланный Чарторыжским, с письмом от старого магната, в котором была вложена записка короля. Чарторыжский обращал только внимание Казановы на эту записку и рекомендовал ему «спать спокойно». В записке же короля было сказано: «Любезный дядюшка, Браницкий очень плох. Мои хирурги хлопочут около него и делают для него все, что могут. Но я не забыл и Казановы. Вы можете его уверить в помиловании, даже в том случае, если бы Браницкий умер». Казанова показал эту записку всем своим гостям, и все они изумлялись великодушию короля.

На другой день, когда первые волнения несколько улеглись, к Казанове нахлынули целые толпы посетителей. Все знакомые магнаты приносили и присылали ему увесистые кошельки с золотом, деликатно предлагая ему помощь как иноземцу, попавшему в совершенно экстренное затруднительное положение. Казанова благодарил и отказывался; по его расчету, он отклонил таким образом целое богатство, около 4000 дукатов, и откровенно сознается, что впоследствии очень в этом раскаивался; такой уж тогда нашел на него стих — блеснуть своим джентльменством. От Чарторыжских ему ежедневно доставляли превосходный обед, но аппетит у него был плох, да и пользовавший его врач оказался строгим приверженцем диеты.

Между тем рана Казановы, сама по себе пустая, благодаря «искусству» тогдашних врачей, быстро разболелась и не долее как на четвертый день стала грозить антоновым огнем. Врачи усмотрели эту опасность и порешили, что всю кисть руки надо ампутировать. Казанова наотрез отказался от этой операции. Тогда врачи через день объявили, что надо отнять уже всю руку до плеча. Казанова заспорил с эскулапами, которых собралось уже трое на консилиум, побранился с ними и выгнал их вон. Врачи рассказали об этом упрямстве по всему городу, дошла весть и до короля. Он тоже удивился, и Чарторыжский написал Казанове письмо, в котором извещал, что королю кажется странным такое «отсутствие мужества», король решил, что Казанова боится операции. Это задело его за живое. Он тотчас написал королю полусерьезное, полушутливое письмо, в котором говорил, что рука без кисти ему все равно ни к чему не пригодна, так уж лучше переждать, и если окажется нужным, пускай отнимают всю руку. Казанове все думалось, что врачи ошибаются, что гангрены у него нет, и, к счастью, он оказался прав. Знакомый ему французский врач согласился с ним, стал лечить руку, и Казанова поправился, хотя еще очень долго, больше года, не мог вполне свободно владеть раненою рукою.