Моисей Кроль - Страницы моей жизни

Для всех было непонятной загадкой, почему полиция и жандармерия допускают такие массовые собрания рабочих и интеллигентов и разрешают революционные речи. Было непонятно, как правительство допускает, чтобы в столице России свободно агитировали за вооруженное восстание. Было ли это провокацией, или страхом вызвать опасное народное движение, или это была тактика, чтобы не вредить переговорам, которые Витте вел с Японией по поводу мира. Одно ясно, что из-за «слабости» царского правительства в тот момент общее недовольство вырвалось из берегов и превратилось в грозное революционное волнение.

Тут я вспоминаю об одном странном парадоксе царской внутренней политики. Когда митинги стали принимать огромные размеры и революционеры открыто агитировали на этих митингах, что надо готовиться к вооруженному восстанию, жандармерия арестовала Милюкова и еще 7–8 известных политических и общественных деятелей: Кокошкина, Лутигина и других как членов Центрального комитета «Союза союзов». Милюков уже был под надзором полиции и ему не разрешали жить в Петербурге, поэтому он поселился в Удельном, вблизи от столицы. Так как многие члены Центрального комитета «Союза союзов» были под влиянием социалистических партий, которые выставляли лозунг «Готовиться к вооруженному восстанию», Милюков решил уйти из комитета. Многие умеренные члены были с ним согласны. Милюков их всех созвал, и они решили порвать с комитетом. В этот момент пришли жандармы, и все собрание было арестовано «за вредные действия “Союза союзов”». Правда, через две недели их освободили, но эта глупая мера жандармерии вызвала много критики.

В начале октября в Петербурге открылся съезд служащих железной дороги. Через несколько дней по Москве прошел слух, что полиция разогнала съезд и арестовала несколько видных делегатов. Тогда московские железнодорожные рабочие решили протестовать против петербургских арестов (которые еще не произошли, это был ложный слух) общей забастовкой, и 7 октября в Москве перестали работать все железные дороги. Это была только забастовка протеста без политических требований, и началась она без согласия центральных железнодорожных организаций. И тут начались те неожиданные и удивительные события, которые всегда приходят в дни перед революцией. Как только в Петербурге разошелся слух о том, что в Москве всеобщая забастовка железнодорожных рабочих, настроение петербургских рабочих сразу поднялось, как будто их коснулся электрический ток. На митингах 8 октября атмосфера была очень горячая. Рабочие решили показать свои симпатии к московской забастовке. Партийные ораторы не хотели и слышать о всеобщей забастовке и яростно боролись против каждого, кто предлагал, чтобы петербургские рабочие присоединились к московским. Представители петербургских партийных комитетов указывали, что забастовка в данный момент представляет страшную угрозу революционной кампании. «Нельзя пускаться в такую авантюру, – твердили они на большом митинге 8 октября, – потому что неудача такой забастовки неминуема». Во-первых, потому, что всеобщая забастовка в такой громадной стране, как Россия, «невозможна», а во-вторых, это не сулит удачу, так как царское правительство ни за что не пойдет на уступки бастующим, и в-третьих, всеобщая забастовка особенно опасна тем, что вызовет глубокий протест и недовольство мирного населения против бастующих, потому что вся жизнь остановится. Вывод революционных ораторов был такой: не всеобщая забастовка, но вооруженное восстание. Эту позицию партийные ораторы упрямо защищали еще 8 и 10 октября, когда большая забастовка Москвы уже перебросилась в Харьков и Ревель. 11 октября проходили большие митинги в университете. Во всех аудиториях собралось до 30 тысяч человек, почти все рабочие и служащие железной дороги, и несмотря на то, что революционные ораторы были против, рабочие приняли решение, что Петербургская железная дорога должна бастовать. «Это единственно верное оружие, которое есть в наших руках, – говорили железнодорожные рабочие. – Когда мы будем крепко держаться вместе, мы победим».

Здоровый инстинкт подсказывал им, что перед угрозой всеобщей забастовки во всей России русское самодержавие капитулирует. Точно так говорил известный трибун Мирабо в начале Великой французской революции. «Вы должны хорошо помнить, – сказал он в одной из своих гениальных речей, – что стоит только французскому народу бросить работу, чтобы старый режим распался на куски».

Правы были железнодорожные рабочие, а не социалистические агитаторы: невозможно было ждать и стоять в стороне. 9 октября депутаты съезда железнодорожников разослали телеграмму по всей России, чтобы везде требовали восьмичасовой рабочий день, политические свободы, амнистию и созыв Учредительного собрания. 10 октября московские железнодорожники обратились ко всей России с воззванием, чтобы все присоединились к забастовке. В тот же день все фабрики и заводы в Москве, Харькове и Ревеле приостановили свою работу. 11-го присоединились к забастовке Смоленск, Екатеринослав, Минск, Лодзь. Вместе с железнодорожниками бросили работу телеграфисты. Уже бушевала гроза революции по всей России, и социалистические руководители, как завороженные своей утопической идеей о вооруженном восстании, все еще агитировали против забастовки. 12 октября забастовка еще расширилась, и тут же стихийно начали бросать работу кустари, рабочие заводов и фабрик. Никто их не призывал к забастовке, они сами чувствовали, что не должны оставаться пассивными, и присоединились к общей забастовке. В тот же день забастовкой были охвачены Курск, Полтава, Самара и Саратов. С каждым часом революционная волна росла все больше и больше.

13 октября в Петербурге бросили работу телеграфисты, остановилась электрическая станция. Печатники ушли из типографий. Персонал банков и судейских учреждений прекратил работу. Трамваи остановились. Ночью большая, красивая русская столица выглядела грустно и странно. Улицы были не освещены. Люди, как тени, беспокойным шепотом говорили между собой. Время от времени слышен был громкий разговор рабочих, которые возвращались или шли на митинги.

Полиции не было – как будто все они вымерли – лучшее доказательство того, как растерялось и испугалось правительство. В тот страшный, но торжественный вечер родился рабочий комитет, который через 4 дня получил историческое имя «Совет рабочих депутатов». Было решено, что каждый завод, каждая фабрика выберет своих делегатов, и эти делегаты будут обсуждать все вопросы, касающиеся общей забастовки, и другие важные жизненные проблемы.

Таким образом, забастовочное движение получило свой руководящий организм, в который, разумеется вошли представители социалистических партий.