Моисей Кроль - Страницы моей жизни

И вот в момент, когда иркутская общественность напрягала все свои силы, чтобы оказать необходимую помощь заброшенным в Восточную Сибирь несчастным жертвам войны, иркутские жандармы сочли нужным свести со мною счеты и посадить меня в тюрьму.

И произошло это следующим образом. По-видимому, жандармы давно искали случая расправиться со мною. Иркутское губернское жандармское управление помещалось рядом с домом, в котором я жил, и агенты охраны имели полную возможность следить за всем, что происходило у меня. От их глаз, конечно, не ускользнуло то обстоятельство, что мой дом был широко открыт для политических ссыльных, что многие из них проводили в моей семье целые дни и вечера. Политический ссыльный Е.Ф. Роговский был моим помощником по адвокатским делам и жил даже у меня на квартире. Все это, по-видимому, крайне не нравилось жандармам, и они искали случая положить конец моей «вредной» деятельности. И в ноябре 1914 года им показалось, что этот случай им представился, и они нагрянули ко мне с ордером о безусловном аресте, произвели тщательный обыск в моем кабинете и комнате, где помещалась канцелярия, и предъявили мне обвинение не больше и не меньше, как по статье 102 Уголовного уложения, то есть «в соучастии в тайном сообществе, поставившем себе целью насильственное ниспровержение существующего государственного строя». Крайне удивленный всем этим и зная хорошо, что я никакой революционной деятельностью в то время не занимался и ни в какой нелегальной организации не состоял, я спросил жандармов, в каком же конкретном преступлении я обвиняюсь. На это последовал ответ, который меня совершенно ошеломил: «Вы, – сказал мне жандармский ротмистр, – являетесь главарем местной группы анархистов-коммунистов». «Вы шутите», – воскликнул я, столь диким и нелепым мне показалось это заявление жандарма. «Нет, не шутим, – сказал тот вызывающим тоном. – У нас есть неопровержимые доказательства: на днях в Иркутске состоялась конференция анархистов-коммунистов, и протоколы этой организации печатались политической ссыльной Шаталовой в вашей канцелярии и на вашей пишущей машинке».

Тут только я понял, к чему придрались жандармы и при помощи какой лжи они надеялись меня посадить на скамью подсудимых. Во всей провокационной и нелепой выдумке охранников лишь одно было верно: недели за две до обыска я разрешил Шаталовой приходить в мою канцелярию на час в день, чтобы учиться писать на пишущей машинке. Я знал, что она сослана в Восточную Сибирь как анархистка-коммунистка, но никогда с ней не говорил о ее политических убеждениях и не вел с нею никаких политических бесед. Познакомился же я с нею при следующих обстоятельствах. Одна из моих девочек серьезно заболела, и нам понадобилась сестра милосердия; и тут кто-то из знакомых сказал нам, что есть очень нуждающаяся политическая ссыльная Шаталова, которая имеет некоторый опыт как сестра милосердия. И что ей следовало бы дать заработать. Мы тогда пригласили Шаталову, и она действительно довольно хорошо справилась со своею задачей. После этого Шаталова изредка заглядывала к нам. И вот в одно из своих весьма редких посещений Шаталова попросила у меня разрешения приходить ко мне в канцелярию на час в день учиться писать на машинке, так как ей обещали довольно выгодную работу, когда она овладеет этим искусством. Конечно, я охотно дал ей это разрешение. И она приходила довольно аккуратно в определенный час, стучала на машинке весьма примитивно, как это делают все начинающие, и уходила. Что она там выстукивала, я не знал и не интересовался узнать, но думаю, что она еще не была в состоянии переписывать какие бы то ни было протоколы.

Все это я изложил в показании, данном мною тут же в моем кабинете. Добавил я также, что ни о какой конференции анархистов-коммунистов я не имел никакого понятия, и что если бы Шаталова и была в состоянии переписывать протоколы конференции на машинке, она не сделала бы этого в моей канцелярии, ибо верю в ее честность и не допускаю, чтобы она злоупотребила доверием, мною ей оказанным.

Само собою разумеется, что жандармы никакого внимания на мое показание не обратили и отправили меня в тюрьму.

Признаюсь, что когда я очутился в одиночке, я почувствовал себя отвратительно. Так нелепа и, главное, так неожиданна была вся эта история, что я должен был напрячь всю свою силу воли, чтобы собраться с мыслями и успокоиться. Что будет с моей семьей, с адвокатскими делами, и, наконец, со мной самим? – спрашивал я себя мысленно. И я почувствовал еще сильнее всю гнусность жандармского налета. Прошло пять дней – никаких перемен в моем положении… Сколько же месяцев может длиться заключение? – думал я, – и чем вся эта дикая история закончится?

На шестой день моего сидения перед вечером, в неурочный час открылась дверь моей камеры, и надзиратель с явным удовольствием сказал мне: «Соберите ваши вещи, вы свободны». От неожиданности я на секунду растерялся, но тотчас же овладел собою и, захватив свой узел с вещами, последовал за надзирателем в тюремную контору, где я застал уже свою жену.

Легко себе представить, как мы оба были рады моему освобождению! У ворот тюрьмы нас ждали уже санки, и по дороге домой жена мне сообщила, что я обязан своим освобождением генерал-губернатору Князеву. Оказалось, что мой арест наделал немалый переполох в городе. Возмущение было всеобщее, когда узнали, какое нелепое обвинение мне было предъявлено. Кто-то из моих друзей тотчас же довел до сведения Князева о моем аресте и о характере преступления, которое мне вменялось в вину. Зная меня лично (несколько раз совещания представителей отдела Союза городов и Общества по оказанию помощи больным и раненым воинам происходили в генерал-губернаторском доме при участии Князева), он тотчас же предложил прокурору Судебной палаты Нимандеру затребовать мое дело из жандармского управления и, ознакомившись с ним, доложить ему, Князеву. Нимандер знал меня в течение шести лет. Не удивительно, что как только он прочитал мое показание, он тотчас же понял, что жандармы скандально зарвались и что они не имели никакого основания лишать меня свободы.

И это свое заключение он сообщил генерал-губернатору, который тотчас же потребовал освобождения меня из-под стражи и прекращения всего возбужденного против меня дела. Так я в 1914 году счастливо избежал мести жандармов.

В 1915 году война со всеми ее страшными последствиями еще сильнее чувствовалась как в самом Иркутске, так и во всей Восточной Сибири. Наши поражения очень больно отзывались в сердцах всех, любивших Россию, а любили ее ведь все, хоть по-разному. Работа наших общественных организаций еще более осложнилась. Благодаря усилиям Военно-промышленного комитета, значительная часть иркутских промышленных предприятий работала на оборону, выполняя разные заказы военного ведомства. Поток беженцев из занятых неприятелем районов все рос; прибывали из Европейской России больные и раненые воины. Из-за непрерывных мобилизаций деревни потеряли свою главную рабочую силу, и многие хозяйства стали приходить в упадок. Надо было как-то поддержать эти хозяйства. В самом Иркутске сотни солдатских жен, из которых многие потеряли своих мужей, испытывали большую нужду, и им нужно было как-то помочь, так как выдававшееся им казенное пособие было слишком недостаточное. Все это были новые проблемы, которые приходилось разрешать эмпирически, так как предварительного опыта у нас не было. Так, например, для оказания трудовой помощи солдатским женам, инвалидам войны и беженцам при Иркутском комитете Союза городов был создан трудовой отдел, который в виде опыта открыл две мастерские: столярную и белошвейную. Помню хорошо, как возникла и развилась белошвейная мастерская, так как руководила ее работой Р.И. Кроль, моя жена. Под мастерскую были сняты две довольно просторные комнаты. Трудно было найти швейные машины, но иркутская контора фирмы Зингер выручила, предоставив мастерской в бесплатное пользование свыше двадцати швейных машин. В качестве заведующей мастерской была приглашена очень опытная белошвейка из Варшавы, некая Винныкамень, из политических ссыльных. Многие солдатские жены не умели обращаться со швейной машиной, и на заведующей лежала также обязанность обучать их шитью. Вначале было очень туго с заказами. Приходилось довольствоваться небольшой работой для частных лиц, но было ясно, что без крупных заказов мастерская долго не просуществует. Зная, что интендантская часть в Иркутске заготовляет в большом количестве белье для армии и для госпиталей, Р.И. Кроль обратилась в военное ведомство с предложением изготовлять часть этого белья в руководимой ею швейной мастерской. Предложение ее было принято, и мастерская получила небольшой пробный заказ, который она выполнила добросовестно и очень аккуратно. Тогда военное ведомство стало систематически пользоваться услугами белошвейной мастерской для изготовления необходимого ему белья, и его заказы настолько возросли, что мастерская была буквально завалена работой. Выгадывали от этого обе стороны: военное ведомство запасалось очень большим количеством хорошо изготовленного белья, а солдатские жены прилично зарабатывали. Мастерская, таким образом, не только оправдывала свое существование, но являлась наглядным доказательством того, что общественная организация трудовой помощи при рациональной ее постановке может дать весьма полезные результаты.