Моисей Кроль - Страницы моей жизни

Ждали с нетерпением приветствия Вологодского – первого контакта представителя правительственной власти с высоким собранием, из недр которого оно вышло. Но выступление Вологодского оказалось довольно-таки бледным и немало нас разочаровало. Настроение огромного количества членов областной думы еще более понизилось. А на другой или третий день после открытия заседаний областной думы произошло событие, произведшее на нас, членов думы, удручающее впечатление. Это была речь, произнесенная прибывшим в Томск военным министром Сибирского правительства генералом Гришиным-Алмазовым (подполковник Гришин-Алмазов был произведен в генералы этим же правительством) на открытом заседании думы.

С первых же слов этой речи мы учуяли в нем не члена правительственного учреждения, а человека, явно противопоставлявшего себя областной думе. Его самоуверенный и властный тон, его громкая, слишком громкая речь и вся его манера держать себя свидетельствовали о том, что он или не отдавал себе отчета, перед каким собранием выступает, или что он намеренно вел себя непочтительно по отношению к думе. Я, конечно, не в состоянии теперь, спустя двадцать три года, воспроизвести подробно содержание его речи, но смысл ее был приблизительно следующий: народоправство, народовластие – это очень хорошие вещи в мирное время. Мы же сейчас находимся в состоянии войны с большевиками, а во время войны нужна прежде всего твердая власть, которая смогла бы без проволочек и беспрепятственно организовать все силы страны для победы. И первейшей задачей такой твердой власти, когда она будет установлена, должно быть устранение с ее пути всего того, что может ей мешать действовать быстро и решительно.

Эту апологию твердой власти Гришин-Алмазов развивал около получаса, и по мере того как он говорил, волнение и возмущение думы возрастало, а когда он кончил свою совершенно недопустимую речь, негодование членов думы достигло высшего своего напряжения. Все мы чувствовали, что эта речь была наглым вызовом думе, призывом к ее полному повиновению. Было ясно, что Гришин-Алмазов не только лелеял мысль о военной диктатуре, но почитал себя кандидатом в диктаторы. Более того, для нас всех было ясно, что за Гришиным-Алмазовым стояла какая-то сила, которая была с ним вполне солидарна и которая представляла собою серьезную опасность как для областной думы, так и для того самого Сибирского правительства, членом которого Гришин-Алмазов состоял.

Трудно описать то чрезвычайное возбуждение, которое царило среди членов думы, когда был объявлен перерыв после речи Гришина-Алмазова. Даже избранный председателем областной думы социалист-революционер И.А. Якушев не мог скрыть своего крайнего волнения. Чтобы возразить Гришину-Алмазову, записалось в очередь много членов думы. Попросил и я внести меня в список ораторов. И я никогда не забуду, в какой наэлектризованной атмосфере происходили прения в связи с выступлением Гришина-Алмазова.

Помню страстную, полную негодования речь Исаака Гольдберга, талантливую филиппику Евгения Евгеньевича Колосова и много других интересных речей. Все ораторы, конечно, жестоко критиковали точку зрения Гришина-Алмазова. К этой критике присоединился и я. Я оспаривал прежде всего по существу утверждения Гришина-Алмазова, будто твердая власть, то есть диктатура, в большей степени может обеспечить победу русского народа над советской властью, единым порывом довести борьбу его с большевизмом до победного конца. Я доказывал, что если для армии первым залогом успеха является ее организованность, дисциплина и беспрекословное исполнение распоряжений как непосредственного начальства, так и высшего командования, то целый народ может внести максимум своей энергии, инициативы и воодушевления в борьбу за свою свободу лишь тогда, когда его самодеятельности открыт самый широкий простор. И так как всякая диктатура парализует эту самодеятельность, то она раньше или позже приведет страну к катастрофе. Диктаторская власть еще потому гибельна, что какими бы она благородными лозунгами ни прикрывалась, она неизбежно вырождается в самую жестокую тиранию. И я при этом сослался на целый ряд исторических примеров. Я указал на пример Кромвеля, который в первые годы великой английской революции стяжал себе репутацию чуть ли не народного героя, а позже своей беспощадной диктатурой настолько вооружил против себя английский народ, что тот охотно посадил снова на английский престол представителя свергнутой им династии Стюартов. Еще подробнее остановился я на гибельных последствиях кровавой диктатуры Робеспьера, который убил живой, возвышенный дух Великой французской революции и много содействовал тому, чтобы осуществление провозглашенных ею высоких начал человечности и социальной справедливости стало невозможным в течение многих десятков лет.

В заключение я указал на страшные итоги большевистской диктатуры, которая под видом построения социализма довела в короткий срок Россию и русский народ до края гибели.

Говорил я довольно долго, но областная дума меня слушала с явным одобрением, и мои товарищи нашли, что я дал Гришину-Алмазову ответ, который он заслужил.

Насколько я помню, Гришин-Алмазов покинул Томск в тот же день, и если он имел смелость в замаскированной форме предложить областной думе самоупраздниться, то он должен был уехать с сознанием, что его игра получила надлежащую оценку. Наши пути расходились в противоположные стороны. К несчастью, как Гришин-Алмазов, думали очень многие военные и не только думали, но выжидали благоприятного момента, чтобы перейти к действиям.

Что в военных кругах Омска разрабатывались какие-то планы, враждебные областной думе и даже Сибирскому правительству, мы убедились чуть ли не на другой день после отъезда Гришина-Алмазова.

Дело в том, что вскоре после того как Гришин-Алмазов покинул Томск, было назначено открытое заседание думы, на котором предстояло обсуждение целого ряда вопросов первостепенной важности. Имели мы в виду, что Вологодский тоже будет присутствовать на этом заседании и ознакомит нас с программой работ, намеченных Сибирским правительством. Но оказалось, что Вологодский решил в спешном порядке вернуться в Омск и на этом заседании присутствовать не сможет. На думу это решение Вологодского произвело тяжелое впечатление – собралось частное совещание представителей разных фракций думы, и на нем было постановлено отправить к Вологодскому делегацию из трех человек, на которую было возложено поручение убедить Вологодского, чтобы он отложил свой отъезд. В состав делегации был включен и я.

Вологодского я хорошо знал лично. Он был видным томским адвокатом и пользовался репутацией весьма дельного человека. Изредка он наезжал по своим делам в Иркутск. Одно весьма сложное дело мы вели даже вместе, и он несколько раз заходил ко мне. Говорили, что он сочувствует партии социалистов-революционеров, но в беседах со мною он не обнаруживал особого интереса к политическим вопросам, и ни по своему темпераменту, ни по складу своего характера он не производил впечатления политического борца. Поэтому для меня было большой неожиданностью, что его избрали главой Сибирского правительства. Но помня, что обстоятельства иногда выявляют человека с совершенно неизвестной дотоле стороны, я решил про себя, что, по-видимому, недостаточно знал Вологодского.