Моисей Кроль - Страницы моей жизни

– Скажите мне откровенно, – продолжал генерал, – за что же это вас так строго наказали.

– Охотно это сделаю.

И я откровенно ему рассказал, как меня признали «зачинщиком» сходки, против созыва которой я решительно возражал, и как я остался в университете из чувства солидарности с сотнями товарищей, которых без всякого основания держали под арестом в шинельной в течение многих часов.

Выслушав меня очень внимательно, генерал на минуту задумался, а затем меня поразил следующим замечанием:

– А знаете ли вы, на вашем месте я поступил бы так же, как и вы.

Тут же он отдал приказ о зачислении меня в вольноопределяющиеся, в батальон полковника Жерве.

Так русский генерал оказался благороднее и справедливее, чем господа одесские профессора.

Жерве торжествовал, и я под его начальством прослужил шесть месяцев.

Летом 1884 года я снова поехал в Одессу. Тогда все уже знали о провокаторской роли, которую сыграл Дегаев, и среди моих одесских товарищей царили глубоко пессимистические настроения. Один Штернберг не потерял бодрости и по-прежнему рвался к революционной работе. Я тоже находил, что падать духом не следует. Если партия разгромлена и почти все ее связи порваны из-за дегаевской провокации, то на нас именно лежит обязанность всеми силами стараться возобновить ее деятельность, каких бы усилий эта работа ни требовала. А трудности перед нами стояли очень большие.

Прежде всего, нам надо было разрешить задачу, как рекрутировать товарищей в проектируемую нами новую организацию. Мы знали, что в Одессе существовал в 1883 году весьма деятельный революционный кружок, но как раз весною 1884 года этот кружок был разгромлен жандармами. Это заставило нас держаться подальше от одного – двух уцелевших членов этого кружка. Заводить сношения с малознакомыми революционерами надо было с величайшей осторожностью, так как после дегаевской провокации и в высших учебных заведениях, и в рабочих кругах завелось множество провокаторов и предателей.

Чтобы не стать жертвою этих расставленных жандармами сетей, я и Штернберг решили поделиться нашими планами с несколькими хорошо нам известными товарищами, испытанными революционерами.

Но самым трудным оказался вопрос о том, следует ли сохранить в нетронутом виде программу и тактику «Народной воли», или в них необходимо внести изменения в соответствии с печальным опытом, проделанным партией в 1881, 1882 и 1883 годах.

Я и Штернберг себя спрашивали – как это могло случиться, что «Народная воля», так блестяще начавшая свою борьбу с русским самодержавием, удивлявшая весь мир своим героизмом, так быстро потерпела поражение? И мы оба пришли к заключению, что основная ошибка партии заключалась в ее гипертрофированной террористической деятельности и в ее стремлении захватить государственную власть путем заговора. Руководители «Народной воли» надеялись, что ослабленную террористическими атаками царскую власть будет совсем нетрудно свергнуть удачно совершенным переворотом.

А потому они отдавали террористической деятельности лучшие свои силы. Но они упустили из виду, что самый доблестный авангард должен потерпеть поражение, если он не имеет позади себя сильного резерва. Эта ошибка стоила партии слишком дорого, так как, когда избранный ее авангард пал в борьбе, она оказалась раздавленной, а поднятое ею революционное движение совершенно дезорганизованным. Стало ясно, что «Народная воля» возродится и снова станет сильной только тогда, когда она сможет повести за собою рабочие и крестьянские массы.

Так я и Штернберг пришли к заключению, что главнейшей задачей партии должна быть широкая пропаганда и агитация социально-революционных идей среди трудящихся слоев населения как в городе, так и в деревне.

Что же касается пункта о захвате власти, то, по нашему мнению, он должен был быть совершенно вычеркнут из программы.

Обсудив, таким образом, целый ряд существенных пунктов программы, мы решили выяснить, как отнесутся к нашим предположениям несколько наших товарищей, наиболее нам близких, в мужестве и стойкости которых мы были вполне уверены.

Но тут произошло событие, которое обрекло нас на бездействие на долгие месяцы. Это был арест Германа Лопатина в Петербурге. Арест этот, как известно, произошел при следующих обстоятельствах.

В то время как Штернбрег и я неустанно думали о способах возобновления деятельности «Народной воли», небольшая горсточка руководителей партии, которым удалось бежать за границу, как, например, Лев Тихомиров, Оловянникова и др., тоже готовилась предпринять определенные шаги для восстановления ее работы в России. И для выполнения этой крайне трудной и ответственной задачи заграничная группа командировала Германа Лопатина. Высокообразованный, с широким научным кругозором, блестящий оратор с огромным революционным темпераментом, Лопатин имел много шансов весьма успешно справиться с возложенным на него поручением. Он был очень популярен и в революционных, и в прогрессивных кругах и имел друзей и почитателей по всей России. Правда, Лопатин не укладывался в партийные рамки, но момент был слишком серьезный, и Лопатин себя безоговорочно отдал в распоряжение «Народной воли». Его снабдили множеством адресов, и он, со свойственным ему мужеством, пустился в путь.

Благополучно переехав границу и посетив несколько провинциальных городов, он наконец прибыл в Петербург.

Сообщил ли жандармам о выезде Лопатина в Россию заграничный шпион, или Лопатин подцепил охранника в пути, но в Петербурге ему жандармы не дали развернуться. Он был арестован на улице вскоре после своего приезда и, к великому несчастью, так внезапно, что ему не удалось уничтожить записанных им многочисленных адресов.

Начались аресты по всей России, не только революционеров, случайно уцелевших, но и людей, сочувствующих партии и оказавших ей те или иные услуги.

Это был новый разгром революционных сил и новый страшный удар для лежавшей и без этого в развалинах партии.

В связи с арестом Лопатина была сметена вся группа П.Ф. Якубовича, провалились участники убийства Судейкина – Стародворский, Куницкий и Росси – и арестованы многие видные общественные деятели, имевшие весьма отдаленное отношение к революционным кругам.

Трудно передать, какое страшное впечатление все эти аресты произвели на революционно настроенные элементы и в особенности на русское прогрессивное общество. Тревога, близкая к панике, охватила всех. Партия снова была скомпрометирована. Ее ругали, винили в том, что она ничего не делает и в то же время губит массу народу. Жандармы ликовали, а мы, старые революционеры, вынуждены были молчаливо выслушивать самые жестокие упреки, ибо сами чувствовали, что все идет из рук вон плохо.