Моисей Кроль - Страницы моей жизни

В Минусинске у Клеменца обнаружился крупный талант научного исследователя. Обширный район, в котором расположен город Минусинск, обилует курганами и другими памятниками древности, и Клеменц занялся археологическими изысканиями. Как и можно было ожидать, первые же его шаги на этом новом поприще показали, что он обладает широким исследовательским кругозором и подлинной научной интуицией. Он собрал богатейшие археологические коллекции, и тогда же ему пришла в голову счастливая мысль основать в Минусинске музей.

Нелегко ему было осуществить эту мысль, но он не щадил ни сил, ни времени, и ему удалось создать в Минусинске музей, которым гордилась вся Сибирь. Этот музей по богатству своих коллекций и по их замечательному распределению был признан одним из самых образцовых и стал притягательным центром не только для русских ученых-археологов, но и для западно-европейских.

Так пламенный революционер стал европейски известным ученым. Его революционный темперамент нашел выход в неутомимых научных изысканиях, в раскрытии тайн, которые седая древность хранила в темных недрах земли в течение тысячелетий.

Позже Клеменц произвел замечательные археологические исследования по берегам реки Орхон в Монголии. Вместе с знаменитым сибирским этнографом Г.Н. Потаниным он открыл на берегах Орхона развалины древнего монгольского города Хара-Хорум и многочисленные следы существовавшей в этих местах весьма древней и высокой монгольской цивилизации.

Возвращаясь из Монголии, Клеменц остановился на несколько дней в Кяхте. Как раз в это время и я приехал туда. Так состоялась наша встреча.

Должен сознаться, что в первый момент нашего знакомства Клеменц произвел на меня очень своеобразное впечатление. И иначе быть не могло, так как в Клеменце все было своеобразно и необыкновенно.

Он поражал своими контрастами. По внешности он был настоящим монголом. Его узенькие, несколько косо поставленные глаза, сильно выдающиеся скулы и жиденькая борода явно свидетельствовали о том, что в его жилах течет немало монгольской крови. Монгольский тип в нем был так резко выражен, что надень он монгольский тэрлык (халат) и малагай (монгольская шапка), никто не сказал бы, что он европеец. Недаром его товарищи-революционеры дали ему кличку «калмык». Но его высокий и широкий лоб, его глубокий взгляд и манера себя держать явно говорили об его настоящей высокой европейской культуре.

Слушая обыкновенную беседу Клеменца с кем-нибудь, никак нельзя было думать, что это ученый с большим именем. Он был необыкновенно талантливым рассказчиком, и его истории всегда сверкали остротами, прибаутками, поговорками и анекдотами, которые он не стеснялся пересыпать далеко не цензурными выражениями. Клеменц не прочь был в компании немного и выпить, и тогда его талант рассказчика развертывался во всю, и его слушатели покатывались со смеху от его искрившихся неподражаемым юмором анекдотов. И еще удивительная вещь! Клеменц имел большой недостаток как оратор: он экал после каждых нескольких слов. Была ли это дурная привычка, усвоенная с детства, или это экание было нервного происхождения, но на нового человека его экание производило в первый момент довольно тяжелое впечатление. Но через пять или десять минут он настолько захватывал слушателя своей живой, блестящей речью, что тот забывал об этом недостатке и жадно ловил каждое слово.

Три дня я провел в Кяхте в обществе Клеменца, и все время его окружали друзья и знакомые, которые с напряженным вниманием и громадным интересом слушали его увлекательные рассказы о его путешествии по Монголии, его красочные анекдоты и истории.

С большим трудом мне удалось оторвать его от компании на часок, чтобы ознакомить его как правителя дел Восточно-Сибирского отдела Географического общества с характером моей исследовательской работы и моими планами на будущее время.

В 1897 году я имел случай видеть Клеменца за работой. Мы тогда оба участвовали в научной экспедиции по обследованию Забайкалья. Это был совершенно другой человек: строгий, весьма осторожный исследователь, который превосходно ориентировался в новых, довольно трудных условиях, при которых нам приходилось работать.

Тогда Клеменц уже жил в Петербурге и занимал должность старшего консерватора при Этнографическом музее Академии наук.

Последние годы своей жизни Клеменц занимал ответственный пост директора Музея императора Александра III. Как ни полезен он был на этом посту, все же нельзя не пожалеть, что музей отнимал у него столько времени, что он должен был забросить свои самостоятельные научные работы. Активного участия в политической борьбе, происходившей в это время в России, Клеменц в этот период своей жизни уже не принимал, но посещая его нередко, я чувствовал, что под его едкими шутками и веселыми анекдотами скрыта глубокая трагедия: он не мог примириться с мыслью, что он стоит в стороне от столь ярко разгоревшегося в начале XX столетия революционного движения в России.

* * *

Из Кяхты я направился прямо в Верхнеудинск, где мне предстояла кропотливая работа по разборке и систематизации обильного материала, собранного мною в течение 4–5 месяцев.

Мои друзья и знакомые меня встретили очень тепло и не замедлили мне сообщить, что за время моего отсутствия в Верхнеудинске произошло несколько интересных событий. Прежде всего, они порадовали меня известием, что в городе поселился новый политический ссыльный Моисей Васильевич Брамсон, окончивший срок каторги и вышедший на «поселение». Это был один из участников якутской трагедии, в свое время приговоренный к вечной каторге.

Об этом бесчеловечном процессе я писал уже подробно в одной из предыдущих глав. В 1892 году все осужденные в Якутске «за вооруженное сопротивление властям» были отправлены в Акатуевскую каторжную тюрьму Забайкальской области. Случайно я встретил всю их партию на пути между ст. Мысовой и Верхнеудинском, но конвой не разрешил мне даже поздороваться с товарищами. Вскоре, однако, их дело под давлением как русского, так в особенности и заграничного общественного мнения было пересмотрено и всем осужденным каторга была заменена ссылкой на житье. Так случилось чудо, что осужденный в 1889 году на вечную каторгу Брамсон мог уже в 1893 году поселиться в таком большом городе, как Верхнеудинск.

Сообщили мне мои друзья и другую новость, а именно, что в Верхнеудинске обосновалась научно-техническая экспедиция инженеров, которая прибыла в Забайкалье со специальной целью произвести изыскания – в каком направлении удобнее технически и целесообразнее экономически проложить намеченную к постройке забайкальскую железную дорогу. Верхнеудинцы были особенно довольны тем, что местом нахождения своей главной квартиры экспедиция выбрала город Верхнеудинск.