Моисей Кроль - Страницы моей жизни

Какое впечатление на меня тогда произвел Петербург? Прежде всего, меня поразили тяжелая жизнь среднего петербургского интеллигента и те усилия, которые приходилось каждому преодолевать в своей работе. Вид у всех был очень усталый и многие выглядели старше своих лет. Что касается политических настроений, то нужно сказать, что в те годы стал замечаться в прогрессивных кругах Петербурга поворот от пессимизма, господствовавшего в 80-х годах, к вере в лучшее будущее. Недовольство режимом было в этих кругах всеобщее. Об активной же борьбе с царизмом в то время еще не думали. Это было время, когда Струве и Туган-Барановский были авторитетными знаменосцами русского марксизма, когда молодой Мартов-Цедербаум начал привлекать к стоим талантливым статьям внимание политически активной молодежи и когда молодые марксисты стали смотреть сверху вниз на народников и либералов.

Конец 1896 и начало 1897 годов в Петербурге я бы охарактеризовал, как переходный период. Страх перед царским террористическим движением почти исчез, и прогрессивная общественность поставила, как очередную задачу, необходимость бороться с реакцией. Молодое поколение уже выдвинуло ряд энергичных, образованных, хорошо подготовленных, революционно настроенных личностей, которые впитали в себя марксизм и искали контакта с рабочими массами. Рабочие со своей стороны как в Петербурге, так и в других больших городах стали обнаруживать большую активность, и они инстинктивно ждали, чтобы к ним пришел кто-нибудь и помог им организоваться для объединенной и планомерной борьбы со своими эксплуататорами. Ясно, что при таких обстоятельствах вопрос о необходимости руководства рабочими массами какой-либо группой или партией с ясной программой является только вопросом времени. И последующие события доказали это в самый короткий срок. Молодое поколение теперь мало думало о геройских выступлениях отдельных борцов, их надежда была сосредоточена на большом коллективном герое – на народных массах. Под влиянием марксистской идеологии эта молодежь все свои надежды возлагала на рабочий класс. Эти настроения были в 1897 году еще в эмбриональном состоянии.

Наступил месяц апрель 1897 года, и, таким образом, у меня оставался один только месяц для права жительства в Петербурге. И вопрос о том, что со мной будет дальше, меня немало волновал. Но все мои сомнения и тревоги были разрешены совершенно неожиданным образом. На заседании редакционной коллегии газеты «Сибирь», когда вопросы, стоявшие в порядке дня, были закончены, ко мне обратился известный сибирский исследователь Григорьев со следующим предложением: «Не хотите ли вы принять участие в научной экспедиции, имеющей целью обстоятельное исследование экономического положения сельскохозяйственного населения в Забайкалье»? В дальнейшем он мне сообщил, что Комитет министров совместно с комитетом сибирских железных дорог постановили произвести такое обследование и что главным организатором этой экспедиции является Куломзин, управляющий Комитетом министров и председатель сибирского комитета.

– Я, – подчеркнул Григорьев, – приглашен в качестве начальника экспедиции, я был бы очень рад, если бы вы согласились поехать с нами. Я уже сказал Куломзину, как высоко я ценю ваше участие в этой экспедиции, и я приглашаю вас от своего имени и от имени Куломзина.

Я попросил Григорьева дать мне для размышления несколько дней. Мне его предложение показалось чрезвычайно важным с точки зрения моих научных интересов, и я согласился, однако под условием, что он мне гарантирует полную независимость в моей работе. Мое условие не удивило Григорьева, и он охотно на него согласился. Тут же Григорьев мне сообщил, что экспедиция собирается выехать в Сибирь в конце апреля. Через несколько дней Григорьев мне дал знать, что Куломзин просит меня прийти к нему домой в один из ближайших вечеров, так как он хочет со мной подробно поговорить о тех условиях, при которых нам придется работать. Должен я сказать, что предстоящий визит к Куломзину вызвал во мне странное чувство. Что за причудливая игра судьбы? Еще незадолго до этого я был заброшен в Селенгинск в качестве политического преступника и не имел права тронуться с места без разрешения исправника, а теперь меня хочет видеть крупный сановник, статс-секретарь, который занимает пост министра. Это немножко напоминало мне метаморфозы из «Тысячи и одной ночи». Предстоящий визит имел, однако, еще очень важный прозаический смысл: он был лучшим доказательством того, что даже деспотический режим не может обойтись без творческой силы культурных и образованных людей, если они даже являются противниками этого режима.

В назначенный вечер я пришел к Куломзину. Меня крайне поразило, как Куломзин просто держался, и с какой предупредительностью он меня встретил. Он меня принял, как гостя; мы с ним беседовали по разным вопросам около двух часов. Куломзина особенно интересовали два вопроса: 1) действительно ли нуждаются забайкальские буряты в тех больших территориях, которые они занимают? и 2) можно ли в какой-либо части забайкальской области выделить подходящие районы для новых русских переселенцев? Я ему на эти два вопроса дал подробный ответ. Следующий вопрос, который мне задал Куломзин был: как долго должна продолжаться исследовательская работа в бурятских улусах? На это я ему ответил: не позже, чем до 15 октября, так как в это время начинаются в Забайкалье сильные морозы, и так как в юртах необычайно холодно, то исследовательская работа становится невозможной.

– Это, стало быть, означает, что в конце года экспедиция может вернуться в Петербург?

– Конечно, но я не смогу приехать в Петербург, так как департамент полиции мне разрешил оставаться в Петербурге только 6 месяцев. И срок этому разрешению кончается в конце апреля.

– Этот вопрос вас не должен беспокоить, – заметил Куломзин. – Я беру на себя ответственность, что вы сможете вернуться в Петербург, как только экспедиция закончит свою работу в Забайкалье.

Впоследствии я узнал, что Куломзину удалось добиться у департамента полиции не только разрешения на постоянное правожительство в Петербурге, но и освобождения от тайного надзора со стороны полиции.

С предварительными работами мы были готовы через несколько недель, и в конце апреля 1897 года экспедиция тронулась в путь. В правительственных кругах этой экспедиции придавали такое большое значение, что Куломзин получил от царя разрешение поехать в Забайкалье вместе с нами на несколько месяцев.

В середине ноября 1897 года я закончил свою исследовательскую работу в Селенгинском округе. Это был конец пятимесячному напряженному труду при весьма тяжелых условиях.